Текст

Сразу высыпалось: «Тяжкое преступление», «Срок погашения судимости 8 лет», «Может принять решение о постановке под административный надзор», «ограничения по выезду в случае административного надзора», «на усмотрение компетентных органов».

Мент прищурился.

Сейчас Илья войдет туда – и что угодно произойдет. Попадет к равнодушному человеку – просто справку возьмут и данные перепишут. Попадет к дотошному – начнут допрашивать, как-то он перевоспитывается. Попадет к обозленному – поставят на этот чертов надзор, а с ним, оракул говорит, выезжать из страны запретят.

Сегодня последний день добровольно сдаться. Но пока он сам не сдался – они его и не видят. Увидят, когда ФСИН им скажет, что зэка выпустил. Когда? Сегодня? Завтра? Послезавтра? ФСИН медленный, он многие века живет, только переименовывается. А Илья – однодневка, у него время на ускоренной перемотке. Он успеет еще, может, из замшелых клешней вышмыгнуть.

А может его и напополам перекусят вместе с хребтом и кишками.

Достал из кармана белый пятак, загадал так: если орел, то надо капитулировать. Если решка – разворачиваться и уходить. Подбросил, поймал, переложил с правой ладони на тыльную сторону левой. Орел.

– Помочь? – докурив, спросил автоматчик.

– Паспорт потерял, – сказал Илья.

– А что с монеткой? – поинтересовался мент. – Что решается?

Илья помолчал, прогоняя слова. Постовой свой автомат поправил.

– Это другая тема. Думаю, предложение девушке делать или нет, – наконец промямлил Илья.

– Ну, может, и хорошо, что ты паспорт про-это-самое! – хмыкнул мент. – Вот судьба-то где знаки подает, а не орел там или решка.

Илья с облегчением улыбнулся.

– Ну если ты за справкой об утере, то это не к нам, а к участковому, – автоматчик сплюнул окурок и хлопнул дверью.

Илья развернулся и нарочно медленно, чтобы не сорваться в бег, пошел со двора на улицу, а уже по улице все быстрее и быстрее.

Так выпало.

* * *

Домой ворвался голодный, измерзшийся. Проверил ствол: на месте. Поставил щи греться. Вертел в руках Гулину визитку, читал адрес конторы, которая может выправить ему паспорт. Пятьдесят тысяч рублей и два дня.

Где взять их сегодня?

Вышел на лестничную клетку, позвонил тете Ире в дверь. Она открыла: джинсы, из футболочной прорези морщинистая шея, сигаретка в желтых зубах.

– Ты как, Илюш?

– Теть Ир, а можно у вас денег стрельнуть до пятницы?

– Мать забрал?

– Нет еще. Я был там… Посмотрел.

– Хоронить когда будешь?

– Я… Не знаю. На выходных, наверное. Тысяч пятьдесят надо.

– Ой, господь с тобой. Откуда у меня! Я же теперь на полставки только! А я говорила, одно обдиралово эти похороны.

– А сколько можете?

– Ну погоди… Вот… Рублей пятьсот есть у меня. Вот: тысяча. Это у тебя суп там пахнет? Сам варишь?

– Выкипает! Благодарю!

Взял тысячу. Как-нибудь вернет. Осталось сорок девять найти.

Щи и правда кипели, уходили паром под потолок. Было очень жалко их, Илья схватил кастрюлю с конфорки, ожег руки. Почему-то казалось: это мать злится на него, что он соврал соседке, будто ищет деньги на ее похороны.

– Я не говорил ей этого, ма! Она сама подумала.

И в наказание оставила ему немного меньше себя.

Пришлось теперь ждать, пока она остынет. Пока ждал, догадался позвонить Сереге – и чуть было с Петиного номера ему не набрал, в самый последний момент спохватился. Он-то, может, и сбежит в свою Колумбию, а Петины все звонки потом будут следователи эксгумировать. И Серегу привлекут зря.

Постучался к матери в спальню, воткнул ее телефон в стену, послушал гудки, набрал Сереге. Он ответил не сразу, Илья даже решил, что тот вообще не станет подходить.

– Да, Тамара Пална!

– Привет, Серег. Ты когда дома будешь? Не телефонный разговор.

По телефону отказать проще.

Договорились, что теперь Илья к нему зайдет. Сам позвал. Не обязан был, а позвал все-таки. Вспомнил, может, как курили у Батареи. Или котлован.

До вечера.

У матери в комнате какой-то спертый воздух был, удушливей, чем в остальной квартире. Может, от постели шел, может, от комода. Илья искать не стал, открыл просто форточку.

Пошел на кухню, в телефон сел: стал искать – правда ли, что можно, не погасив судимость, уезжать. Адвокаты на разных сайтах говорили разное, но сходились в одном – если административного надзора нет, закон не запрещает.

Вот было бы у Ильи УДО – тогда капут.

Но УДО же не дали. Почти одобрили уже, а потом он сорвался-таки, вылез из кармашка.

Съел ложку горячего. Мать не хотела стыть. Обварился воспоминанием.

Ты меня сама учила, помнишь, не врать.

Учила не терпеть, когда бьют, а давать сдачи, даже если еще сильней схлопочешь потом.

Не прятаться от жлобов, которые меня в четвертом классе в сортирах стерегли и за школой стрелки назначали.

Ты мне говорила, что от других справедливости не дождешься, надо себе ее требовать.

Говорила, что врать унизительно.

Что стучать на других – позор. Ты меня выгораживала перед сукой-завучем, когда я не сдал тех, кто в спортзале стекла выбил.

Ты меня сама записала на дурацкое карате, хотя я и не просил. Не пригодилось, не спасло. Маваши-гири, больше ничего не осталось.