Телефон звонит по ночам

– Я презирала мужчин. Я знала о них все. Они не любят жен и жалеют сыновей. Тех, которым удалось родиться. Других они не жалеют. Когда мне говорили о любви, я смеялась. Пока не встретила Стаха… Он рассказал мне о своей любви. О том, что он любит женщину, которую не видел семь лет. Женщину, которая в юности предала его… Он говорил о ней так, что мне кажется, будто я выросла с ней в одном дворе. Я вижу ее щеки, испачканные чернилами, сбитые коленки, с которых она сдирала корочку, тонкую шею, прядку, выбившуюся на затылке. Я знаю, как он в первый раз ее поцеловал. И как однажды у них едва не случилось то, чего так боятся родители и чего так никогда и не случилось у них потом…

Дождь утих, и небо за окном посветлело. Серая пелена сползала к западу, словно невидимая рука стягивала ее, ухватив за один край, и освобождалось голубое небо. Была радость в этом освобождении, в переходе от серого к голубому. Но это была чья-то радость и чье-то освобождение. Небо Маи осталось серым, – Стах дежурил по шахте. Не надо было искать его глазами среди тех, кто шагал сейчас по дороге к поселку. Не надо было вечером ждать с замирающим сердцем, когда раздадутся под окном, на тихой улице, его звонкие легкие шаги…

– Женю я вас, – сказала Лариса. – Видит бог, женю.

И пошла в чулках в переднюю, обуваться. Она сама была хозяйка и умела ценить чужие чистые полы.

– Приходи завтра, – сказала она. – Я в Уклоново за книгами поеду. Что-нибудь новое привезу.

По дороге от шахты к поселку валил народ, задержанный дождем. Небо совсем очистилось, и опять хорошо была видна цепь холмов за балкой и четыре отдельно растущих дерева, четкие на голубом.

В балке сейчас прохлада и тишина. Тяжелые капли скатываются с листьев орешника. Журчит между оголенных корней речка Полыновка. Дно ее устлано многолетней опавшей тополиной листвой, а вода черная, подкрашенная угольком. Надо проверить, не прорвало ли снова отстойники.

Через речку Полыновку перекинуты поваленные деревья с натянутым вдоль стальным тросом, за который можно держаться. А там, где речка разливается, – висячий мостик, прогибающийся при каждом шаге.

В балке всегда что-нибудь цветет. То синие пролески. То фиалки. То дикая яблоня. То шиповник.

В балке свистят синицы, а по ночам заливаются соловьи. Идет человек бережком. Похлестывает веточкой по сапогу. Лягушки пугаются и прыгают в воду, будто их кто дергает за веревочку.

Это у него привычка такая – похлестывать веточкой по сапогу.

Хорошо в балке. Кажется, она нарочно для любви создана в этом открытом взору степном просторе.

Глаза у него серые, а пальцы смуглые, тонкие. А губы теплые, горькие…

Сегодня суббота. Пройдет несколько часов, и по тропке, ведущей в балку, потянутся компании и парочки. Будет низко висеть красное, без лучей солнце. Потом над балкой встанет туман. Вернутся те, что ходили гулять компанией. А те, что ушли вдвоем, сольются с тишиной, растворятся в ночном соловьином сумраке.

Балка, балка! Много повидала ты на своем веку!..

С улицы, залитой косым вечерним солнцем, доносились детские голоса. Ей тошно было одной. Почему Стах не пришел вчера? Конечно, ветер задул свечу. Очень хочется думать так.

Она переоделась. Надела белое в синюю клетку платье. Белые босоножки. После сапог они почти не чувствовались на ноге. Глянула в зеркало. Глаза как подведенные, – въелась угольная пыль. Грустные глаза.

Перед тем как уйти из дома, она позвонила на фабрику диспетчеру. Узнать, работает ли центрифуга и сколько отгрузили угольной мелочи.

– Включайте фабрику и качайте прямо на погрузку, – сказала она. Потом снова сняла трубку и, услышав голос телефонистки Верочки, торопливо нажала рычаг. Не сейчас. Сейчас он занят, – уходит в шахту третья смена.

На улице было людно. Вечером, усеянное людьми, каждое крыльцо превращалось в маленькую трибунку. Она знала здесь всех. Взрослых и детей. В детях повторялись фамилии и знакомые черты отцов. Вот проехал на трехколесном велосипеде румяный карапуз Попутный. Едет, жмет на педали и не знает, что он – главная причина, почему его папеньку, лентяя и растяпу, до сих пор не прогнали с шахты.

Прошла навстречу школьница Люба Колядная в венке из ромашек. Вежливая девочка. Сколько раз ни встретишь ее за день, обязательно скажет: «Здравствуйте».

Почтальонов Васька, белоголовый, лет пяти, Маин любимец, кричал вслед кому-то: «Как дам стране угля, будешь знать!»

У Бородиных было шумно и, как всегда, полно народу. Ольга затеяла пельмени, и все помогали ей лепить. Мелькал телевизор. Мая ссорилась с Павликом из-за дежурной машины, – опять угнали машину в Уклоново, и тем, кто сегодня работает в ночную, придется идти на фабрику пешком.

Когда пили чай, она под шумок вышла в коридор. Сняла трубку, сказала негромко:

– Дайте дежурного по шахте… Станислав Тимофеевич? Как вам дежурится? Спокойной ночи!

– Спасибо.

Ей нравится его голос. Как он звучит по телефону. Спокойной ночи! Спокойной ночи всем, кто не сомкнет глаз до утра!..

Глава четырнадцатая