Телефонист

Эта картина Мунка… Она вдруг различает, что теперь на ней перекошенное ужасом лицо Петрика. Он умоляет её молчать. Потому что, выговорив имя, она призовёт сюда смерть. Скрипящий звук становится не менее знакомой механической музыкой. Она всё это слышала не раз. Через телефонную трубку. Когда он звонил. Монстр здесь. Не Сухов, не Игорь Рутберг – она занимается любовью с монстром.

– Ну, имя? Трах ведь ничего не решает. Назови!

Она начинает задыхаться. Монстр всех переиграл. И ждал её в темноте, как она и хотела. Но она лучше задохнётся, чем признает это и выговорит имя.

– Назови! – звучит оглушительно.

Из тьмы, нависшей над ней проступает металлическое лицо ее теперешнего любовника. Она задыхается, она сейчас умрёт.

– Имя!

Монстр забрал всех, кто ей дорог. Даже Сухова. Игоря, Петрика… и даже маленькую Ксюшу, она – последняя. Монстр кладёт руки на своё живое отливающее металлом лицо и начинает раскрывать его, как две половинки, и сейчас, в этой тьме за ними проступит его подлинный облик. И это будет последнее, что она увидит. Она зажмуривается, больше не в состоянии сделать вздоха, – это конец. И тогда тусклые огоньки в стенах ярко вспыхивают, и механическая музыка, которая давно уже гремит, как свихнувшийся церковный орган, становится криком.

Она проснулась ровно за минуту до того, как её вырвало. Отравление и кошмар покидали её. Выпила воды. Вырвало ещё раз. Умылась. Легла спать и крепко заснула. И больше не видела никаких снов.

Утром проснулась совершенно свежая. Никаких набухших век, воспалённых глаз, никакого похмелья. Даже не верится. Но одна мысль была странной. Она чистила зубы и смотрела на себя в зеркало. И вдруг, даже не прополоскав до конца пасту «Локалют», выговорила:

– Форель… Пришла нам пора поговорить.

Из-под моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, только что начал медленно выплывать ледокол-ресторан «Рэдиссон». Зимой они с Игорем ужинали в таком. Тот словно уловил, почувствовал в ней перемену, и они стали иногда бывать в общественных местах. Дорогие рестораны, но… Дорого для обычных людей. Никто из его окружения там никогда бы не оказался. Просто не по рангу. Никто бы их не застукал и уж точно не признал бы в Игоре известного человека; сняв свои консервативные (видимо, специально подобранные), стоящие целое состояние костюмы, нацепив шапочку и демократичную одежду, он стал похожим на какого-то хипстера. И даже помолодел.

Ванга не раз ловила себя на подобном восприятии: чинуши, которые не совсем ряхи, переодевшись в джинсы, становятся моложе и как бы «больше людьми». Однажды на одном мероприятии, где она была с Суховым, Ванга умудрилась не сразу признать столичного мэра. Иногда имиджевые картинки работают сильнее, чем представляется. Особенно когда несоответствия им не так велики. Полное несоответствие – игра в шпионов. Частичное – сбивает с толку. Так же и с Игорем. Даже если бы кто-то, пристально интересующийся его карьерой, и обнаружил их в модных московских заведениях, то, в лучшем случае, сказал бы: «О, чувак, немного похожий на Игоря Рутберга».

– Ты мой Гарун-аль-Рашид, – окинув его взглядом в тот первый раз сказала Ванга.

– Ага?! Ммм… Тогда ты – мой гарем.

Её даже забавляло, а может, и возбуждало, как они вынуждены «прятаться».

– Порочная его часть, – она чуть склонилась к нему. Вокруг было много незнакомых людей.

– Других не держим, – он опять заговорил тихо. Ванга подумала, что, может, им и не обязательно бывать в общественных местах.

– Как там маленький Гарунчик? – она провела по его бедру, на миг сместив и задержав ладонь внутри. Жест вышел почти непристойным, но почти. – Не соскучился по своей портовой шлюшке?

– Как ещё! – заверил Игорь. – Но ему на пользу.

Вероятно, с Петриком Ванга была не до конца искренней. Влюблённость, не влюблённость, но некоторое время она была очень сильно увлечена своим постельным романом. А на людях всё менялось. Не то, что им говорить было не о чем, но словно вне контекста происходящего в пентхаусе на Фрунзенской интересующих тем было всё меньше. И дольше года Вангу это вполне устраивало.

– Я вас любил. Любовь ещё… – вдруг услышала она. Звуки внешнего мира вернулись. Бог мой, это происходит на самом деле? Тестостероновый спортсмен решил прочитать ей Пушкина из школьной программы?

…Любовь ещё (возможно,

Что просто боль) сверлит мои мозги.

Всё разлетелось к чёрту на куски.

Я застрелиться пробовал, но сложно

С оружием. И далее виски:

В который вдарить? Портила не дрожь, но Задумчивость. Чёрт! Всё не по-людски!..

Ах, вот оно что – Бродский. Ещё хуже! Хоть бы монотонно, хотя бы какая-то шутка, ан нет, с выражением… Ну уж нет – это явный перебор. С уморой.