Телеграмма Берия

Согра оказалась прекрасной лабораторией, где можно было быстро проверять в полевых условиях большие и маленькие идеи построения измерительной аппаратуры. Дело в том, что в условиях Москвы невозможно испытывать высокочувствительную аппаратуру типа индукционных магнетометров или УНЧ-приёмников магнитосферных излучений — полезный сигнал бывает скрыт под помехами, которые на много порядков сильнее сигнала.

Именно в Согре был разработан и построен флюксметр, который так успешно потом выпускался в ОКБ ИФЗ и работал во многих обсерваториях СССР, в Антарктиде и даже в Индии (там он был установлен К. Ю. Зыбиным).

В Согре также был опробован способ передачи сигналов УНЧ с помощью частотно-модулированной телеметрии, впоследствии успешно применённый нами в Антарктике при изучении эмиссий полярного каспа.

Но всё же постоянной мыслью и у нас в Согре и у Валерии Алексеевны Троицкой в Москве оставался ответный визит! Французы уже обжили Сотру, ездили за малиной в Палово и катались на лодках по Пинеге, пора было нашим людям посетить Кергелен.

И вот с началом 1965 года начались движения по подготовке поездки на Кергелен. Нужно было решить два вопроса, что мы туда везём и кто повезёт это в центральную часть Индийского Океана. Первый вопрос особых разногласий не вызывал, общее решение было в пользу цифрового устройства УДАР для регистрации на магнитной ленте. Отдел П. В. Кевлишвили уже имел одну такую работающую установку в Боровом, так что речь шла об изготовлении ещё одного экземпляра для отправки во Францию и далее на Кергелен. Надо сказать, что Павел Васильевич не очень-то хотел выдвигаться на международное обозрение, но устоять перед совместным напором Троицкой, Осадчего (автора аппаратуры) и поддержавшего их М. А. Садовского он не смог. Так что экспортный вариант установки УДАР срочно изготавливался в ОКБ ИФЗ, к нему же изготавливался комплект индукционных магнитометров, приобретались кабели, аккумуляторы, инструменты и прочие необходимые мелочи для полевых работ в Южном Полушарии.

Но вот вопрос о том, кто именно поедет на Кергелен, приобрёл неожиданную драматическую окраску. В исходном варианте моя кандидатура была бесспорна, больше никто не разбирался в аппаратуре УДАР и одновременно в индукционных магнитометрах, вторым был намечен Лёня Баранский, имевший за плечами опыт участия в Антарктической Экспедиции и великолепную эрудицию в области физики микропульсаций земных токов и магнитного поля. Каково же было удивление и возмущение, когда выяснилось, что кандидатура Баранского не прошла утверждение в партбюро ИФЗ по непонятным причинам. Причины скоро выяснились — на Баранского в партбюро поступил донос, где его обвиняли в каких-то грехах по семейной части. Выяснился и автор доноса — Николай Петрович Владимиров, который сам лелеял мечту прокатиться на заморские острова и таким образом устранял конкурента. Поскольку ни инженерная грамотность, ни научная эрудиция Владимирова не соответствовали даже минимальным требованиям для участия в этой экспедиции, то вся идея ответного визита с очевидностью накрывалась медным тазом.

И в этот момент Валерия Алексеевна проявила свою способность обращать поражение в победу, способность находить такие решения, которые закладывают фундаменты для дальнейшего многолетнего сотрудничества. Решение было до гениальности просто — в экспедиции примет участие сотрудник Ленинградского Университета наш общий друг и коллега Олег Михайлович Распопов. Таким образом, Владимиров оказался бит своей собственной картой — и на Кергелен не поехал, и уважение в Институте потерял, фактически с ним просто перестали считаться. Лёне Баранскому пришлось пережить 3 или 4 года в качестве «невыездного», затем всё наладилось.

Поездку на Кергелен нельзя вспоминать иначе как чудо, ставшее явью. Во-первых, Троицкая сама сопровождала в Париж нас обоих — меня и Олега Распопова. По существу, это было просто необходимо: ни Распопов, ни я не говорили ни слова на французском языке. Если в Институте это было ещё терпимо, можно было с грехом пополам объясниться по-английски, то, выходя на парижские улицы, мы оба попадали в языковую пустыню (или в джунгли, кому какое сравнение больше нравится). Лучшего экскурсовода по Парижу нельзя было себе представить, Валерия Алексеевна знала все памятные места Парижа — от Лувра до Собора Нотр-Дам, от вокзалов Монпарнас и Сен-Лазар до величественного здания Гранд-Опера и до великолепных торговых галерей Лафайет. Мы побывали с ней на набережной Сены, где торгуют букинисты, поднимались на Эйфелеву Башню, обходили Вандомскую Площадь и сидели за чашечкой кофе в маленькой уличной кофейне у подножья горы Монмартр, где торгуют своими произведениями уличные художники.

В течение недели в Париже мы готовились к отъезду на Кергелен — посетили Управление южных и антарктических земель Франции, убедились, что наш груз с приборами дошёл до Франции и попал на корабль, идущий на Кергелен, познакомились с сотрудниками отдела, с которыми мы совместно вели эти исследования.