Телеграмма из Москвы

Вывод -- не показывай, что где-то есть лучшее, утверждай, что яблоко горше хрена, что счастлив тот, кто хрен ест, -- а поэтому каждый защищай хрен, ибо нас, мол, хотят обмануть и подсунуть яблоко.

Третья мудрость -- первые две мудрости хороши на время и не могут быть постоянной гарантией.

Вывод -- первая мудрость позволяет выиграть время, вторая мудрость дает возможность заставить человека отдавать все для защиты. Первое, умноженное на второе, должно дать силу, которая одним ударом уничтожит неравенство в мире. Все будут есть хрен и ходить в тесных костюмах, не будет сравнения и все будут счастливыми. Конец.

Вопрос: зачем все это?

Ответ: у подмастерьев нет другой специальности и не лишаться же им с трудом добытых теплых мест, памятников при жизни, неограниченной власти, надежды влезть в исторические личности -- только потому, что люди хотят жить по-своему?..

На этом месте Мостовой вынужден был прервать свою сказку: Мирон Сечкин подсел рядом с ним на траву и тронул его за рукав:

-- А если мы хотим жить по-своему? -- спросил он.

-- Живите, -- пожал плечами Мостовой

-- Не дают жить...

Мостовой посмотрел в упор на Сечкина, плотно сжал губы и, неожиданно схватив его за ворот рубахи, стал душить. Лицо Сечкина посинело и он освободился, сильно рванувшись.

-- Сам дай себе жить, -- спокойно проговорил Мостовой, поднялся и не простившись ушел.

Вечерело. Солнце почти уже скрылось за линией горизонта. Небо на западе покрылось ярко багровой краской, словно там, далеко от Орешников, за краем земли бушевало пламя огромного пожара.

-- Войны не миновать, -- задумчиво протянул дед Евсигней, глядя вслед Мостовому. -- Жаль, не дали человеку досказать сказки..

-- А чего досказывать? -- пожал плечами Сечкин. -- Все и так ясно. Только круглый идиот не поймет, чем все это кончится. Другое интересно узнать: как от такой напасти избавиться?

Маленький рыжий колхозник Смирнов, который до сих пор не принимал участия в спорах и разговорах и только все время утвердительно кивал головой, вздохнул, почесал затылок и заговорил:

-- Интересно и правильно рассказывал товарищ Мостовой про костюм. Ну а мы то при чем?.. Зачем мне костюм или, например, в газетах пишут: капиталисты, или Черчиль с сигарой?.. Все это дело темное, а мне детей кормить надо. Вот дадут в этом году на трудодень по двести грамм, что делать, как жить?.. -- Смирнов обиженно замигал глазами и почти плача выкрикнул: -- Аденауэр костлявый!!! -- потом он оглянулся вокруг и, увидев улыбающиеся лица, извиняющимся тоном произнес: -- Детей жалко, до того жалко, что взял бы и пошел убивать...

-- Кого? -- поинтересовался Сечкин.

-- А мне все равно кого, лишь бы детям жилось лучше...

Стемнело. На западе догорал пожар заката. В редких домах в Орешниках засветились окна. То счастливчики, добывшие после многих мытарств в областном городе керосин, зажгли допотопные лампы. И опять над Орешниками с ревом и свистом пронеслись реактивные самолеты.

-- Хоть бы война скорее... Может, кто один победит, легче жилось бы, -с грустью проговорил Смирнов.

-------

ГЛАВА XIX. ШТУРМ

В райкоме тишина, нарушаемая только однообразным назойливым жужжанием мух, бьющихся в закрытые окна. Столбышев привычным росчерком пера подписал сводку в обком об успешном ходе уборочной и, позевывая, бегло просмотрел донос Тришкина на все семейство Утюговых.

-- Сапоги бы поскорее кончал, а то, того этого, пишет, пишет... -- он отложил творение Тришкина в сторону и, поудобнее умостившись в кресле, закрыл глаза. Но в кабинет постучали. Вошел зоотехник Ковтунов. В правой, вытянутой вперед руке, подобно тому как жених держит букет, Ковтунов держал большой, из газеты сделанный кулек.

-- Это чего? -- недовольно буркнул Столбышев

-- Дохлые воробьи! -- Ковтунов просиял самодовольной улыбкой и добавил: -- Научные испытания окончены.

Он вынул из бокового кармана объемистую общую тетрадь и с достоинством прочел написанное на обложке заглавие: -- "Правильный режим ухода за воробьем"...

-- Интересно! -- заметил Столбышев -- Это очень своевременный труд, а то, так сказать, естественный падеж поголовья большой. А дохлые, того этого, воробьи зачем?

-- Для отчетности. Все десять штук налицо.

-- Мда... Отчетность -- большое дело. Ну, а какой же режим для воробья?

Ковтунов откашлялся и тоном большого научного исследователя начал:

-- Итак, для разрешения проблемы вначале я подверг воробьев голодовке и установил, что в первый день голодовки воробьи проявляли следующие симптомы: чирикание стало замедленным и достигало в среднем двенадцати подач голосом в час, по сравнению с двадцатью и шестью десятыми при нормальном питании. Движение головой из стороны в сторону участилось.

-- Гм!.. Того этого, а когда же дохнуть начали9

-- Обождите, -- заспешил Ковтунов, -- тут еще очень много важных научных наблюдений. Все -- на тридцати семи страницах...

Как ни лень было Столбышеву слушать, но, видимо, опасаясь, что его могут обвинить в зажиме научной мысли, он изобразил на своем лице полное внимание и качнул головой:

-- Продолжай.