Телеграмма из Москвы

День клонился к вечеру. Назойливо жужжали мухи, стучась в закрытые окна. Райкомовцы, утеряв интерес к вышиванию шелком, наговорившись вдоволь, сидели на своих местах и, позевывая, томились. Даже бухгалтер и тот перестал отсчитывать на счетах народные деньги, истраченные на содержание штата райкома. Но вдруг сонную тишину расколол резкий телефонный звонок. Раиса бросилась к аппарату и перепуганно зашептала:

-- Сейчас... позову... сию минуточку...

-- В чем дело? -- выбежал из кабинета всполошившийся Столбышев.

-- Обком! -- простонала Раиса.

-- Слушаю! Столбышев.

-- Ты что? Под суд хочешь? Трам, тарам, там, там!!! -- запрыгала, изрыгая ругательства, телефонная трубка. -- Очковтирательство?! Трам, там, там!!! С живого не слезу! Чтобы через два дня уборочная была кончена! Работайте днем и ночью! Не давай никому жить! Трам, тарарам, там, там!!

Полчаса трубка прыгала в дрожащей руке секретаря райкома и, казалось, что она вот-вот, не выдержав крика и забористой ругани, взорвется и разнесет в щепки и голову Столбышева и все вокруг.

-- Ну, начался штурм! -- решили райкомовцы и забегали, как угорелые, по зданию.

-- Где инструкция номер 26439?

-- Переворачивай этот шкаф!

-- Да не тут! Куда на пол бумаги швыряешь?

-- Беги скорее в "Изобилие"!

-- Стой! Не в "Изобилие", а в "Знамя победы"!

-- Не загораживай дорогу!

-- Ох! Куда на ноги прешь?!

-- Кишлак якши?

-- Иди ты со своим кишлаком, идиот несчастный!!!

-- Свистеть всех на палубу! -- закричал Столбышев, неизвестно почему пользуясь морскими терминами. -- Аврал!!!

И все потонуло в хаосе.

Не имея времени даже созвать руководящих работников на совещание в райком, Столбышев, побегав час без толка, охрипнув от крика и команд, бросился к телефону и, уцепившись за него, как за якорь спасения, захрипел:

-- Центральная! Центральная! Подключить к моему телефону все телефоны района! Срочно! Да, одновременно! Альо! Всем! Всем! Начинается всерайонное совещание по телефону!

Три часа Столбышев кричал, давал приказы и распоряжения, слушал одновременно отчеты нескольких лиц. Все совершенно перепуталось.

-- Конь сивый ногу сломал! -- кричали из колхоза "Рассвет", и одновременно из другого колхоза докладывали, что уполномоченный райкома запил и не работает.

-- Тащи в райком! -- орал Столбышев.

-- Кого? Коня?

-- Нет уполномоченного!

-- Сейчас еду!

-- Да не тебя! Другого!

-- Какого другого?

-- Альо! Альо! Матюкина в райком тащи!

-- Нет у нас Матюкина!

-- А кто сломал ногу?

-- Сивый.

-- Тащи сивого!

-- Так это же конь!

-- А почему ты говоришь, что он запил?

-- Это я говорю.

-- Кто -- я? Почему сивый пьянствует?

-- Нет у нас сивого. У нас -- Матюкин.

-- А кто ногу сломал?

-- Сивый!

-- А у нас из строя транспорт выбыл!

-- Кто говорит?

-- Утюгов.

-- Который Утюгов?

-- Нет у нас Утюгова. У нас -- Матюкин!

-- Стой, не с тобой говорю! Стойте все! Молчать! -- заорал выведеннный из себя Столбышев. -- Всем мобилизовать старых и малых, школьников и все, что движется. Нажимайте! Не давайте никому дышать! Через полтора дня уборочная и воробьепоставки должны быть кончены! Трам, тарам, там, там!!! Под суд отдам! Шкуру спущу!..

Ночью полил дождь. Спотыкаясь в кромешней темноте о кочки, промокшие до последней нитки колхозники на ощупь косили пшеницу и рожь. Кто-то кого-то впотьмах задел по ноге косой и раскроил ее до кости. Кто-то сам себя резанул серпом. Где-то свалилась груженая снопами телега с лошадьми в обрыв. Беременная колхозница, выгнанная в поле, тут же и рожала. Над районом стояли стон, ругательства, окрики уполномоченных, особоуполномоченных. Казалось, что или весь мир сошел с ума, или наступает страшный суд.

Под утро дождь перестал лить, и чуть только забрезжил мокрый рассвет, половину колхозников сняли с уборочной и бросили на ловлю воробья. Изнеможенные ночной работой люди двигались, как сонные мухи.

-- Хватай! -- толкал под руку колхозника уполномоченный, и воробей порхал в сторону. Если уполномоченный не толкал под руку, то измученный колхозник и не думал хватать.

-- Ты что стоишь? Лови!

-- Иди ты! -- мрачно отвечал колхозник уполномоченному, а тот уже маячил около другого:

-- Лови, тебе говорю!

Днем все районное начальство было потрясено неожиданным событием: Мирон Сечкин поймал и доставил в целости на приемный пункт сорок шесть воробьев. Рекорд "знатного воробьелова" Сучкиной был перебит. Столбышев вначале даже растерялся и, вызвав к себе Сечкина, стал его упрекать:

-- Нехорошо, того этого, товарищ Сечкин, подрывать авторитет партийных органов!

-- Почему? -- удивился Сечкин. -- Ведь вы же сами все время призывали всех перекрыть рекорд Сучкиной!

-- Так то так, -- согласился Столбышев, -- но вы же не маленький и понимаете, что рекорд, так сказать, должен быть организованным, в нем должна быть вдохновляющая роль партии...

-- А вы возьмите и напишите, что целый день меня вдохновляли...

-- Мда... Правильный оргвывод и честное отношение к делу, -- успокоился Столбышев.

Сечкин вышел из кабинета секретаря райкома и, не в силах от радости удержать себя, бросился бегом к воробьехранилищу.