Телеграмма

Синта, точно застигнутая на месте преступления, положила журнал. Тут только я заметил, что из него выглядывал другой. Я потянул его к себе. Сначала Синта не хотела отдавать, но потом, видя мою настойчивость, перестала сопротивляться. Это был старый номер журнала, запрещенного за публикацию порнографических картинок. Я был неприятно поражен.

—      Так вот чем ты увлекаешься!

Синта молчала.

—      Тебе рано читать такие вещи! — сердито сказал я. — Ты слышишь?

Синта кивнула.

Я полистал журнал. Наряду с заполнившими его страницы фотографиями там был и рассказ моего приятеля. Назывался он «Нюн». Приятель уже на раз рассказывал мне эту историю. О своей интрижке с одной проституткой.

—      Ты это читаешь? — спросил я Синту, указывая на рассказ.

Не глядя на меня, Синта удрученно кивнула. Мне стало неловко.

—      В рассказах не всегда пишут то, что бывает на самом деле. Рассказ — это вымысел. Он не обязательно взят из жизни самого автора, — разъяснил я, возвращая ей журнал. Синта отдала мне его обратно.

—      Я для тебя купила.

Инцидент был исчерпан. Но это оказалось еще не все. Синта сунула руку в карман. Затем вытащила несколько бумажек и мелкие деньги.

—      Вот это твое, папа. Я вчера подобрала на полу, когда ты уходил ночью.

Это была та самая пропажа, в которой я грешным делом обвинял торговку сигаретами. Я взял бумаги и деньги с трепетом, так как среди бумаг была и вчерашняя телеграмма. Видно, вчера я был совершенно пьян.

—      Ты прочла?

Синта кивнула. Тут все стало ясно. Я почувствовал себя обманутым. Тупо глядел на телеграмму, лежавшую на ладони. Мне представилось мертвое тело, лежащее там, далеко. Тело отца тогда. И тело матушки теперь. И мое собственное — когда-нибудь в будущем.

—      Значит, бабушка заболела, па? — спросила Синта.

Я кивнул. Она больше не спрашивала. А мне так хотелось, чтобы она спросила, почему я соврал. Или почему я лгу самому себе. Кстати, ко лжи я стал прибегать довольно часто. Иногда мне удавалось так обманывать самого себя, что я и сам пугался.

Я взял руку Синты и приложил к своему затылку. Она встрепенулась:

—      Ты заболел, па?

—      Да!

—      Пойдем домой, па!

Я кивнул. Синта вдруг вновь обрела материнский облик. Она тихонько взяла меня за руку и вывела из здания вокзала. Оказалось, что уже полдень. Таким образом, мы прекрасно убили время. Этот факт, наверное, был наиболее достойным упоминания.

Трясясь в хеличаке, который вез нас домой, я еще раз развернул телеграмму, невзирая на неприятные чувства, которые она вызывала. Мы прочитали телеграмму вдвоем:

МАТУШКА ТЯЖЕЛО БОЛЬНА ВЫЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО ТЧК

Синта положила голову мне на плечо. Она крепилась, чтобы не заплакать.

VI

Остаток дня можно было потратить на визит к врачу. Я наказал Синте не уходить из дома. Скорее всего, после врача я пойду в редакцию и останусь там работать допоздна. В любом случае — даже если матушка просто тяжело заболела — ехать на Бали надо непременно. В ближайшие два-три дня я, даст бог, осилю двухнедельную работу. Двух недель или около того, пожалуй, хватит для улаживания всех семейных дел, если, конечно, вообще придется ими заниматься.

Синта не задавала лишних вопросов. В серьезных случаях она всегда вела себя как послушная девочка. Это мне очень помогло. Я сразу понял, что мне действительно предстоит нечто серьезное. Душа моя точно сорвалась с привязи и повлекла меня в нужную сторону. Прежде всего надо было провериться у врача.

Около двух часов дня я стоял перед домом, где практиковал доктор Го, переименовавший себя в Гунавана^[14]. Он всегда принимал днем. В тот день собралось много пациентов, так что мне пришлось коротать время со стариком Максом, сторожившим припаркованные машины. Он меня забыл, но сделал вид, что помнит. Мы поздоровались за руку. За минувшие полгода старик сильно сдал. Он утопал в мешковатых зеленых штанах; еще на нем была форменная куртка и плетеная шляпа из пандануса.

—      Здравствуйте, — сказал он. — Доктор уже здесь.

Я не слишком побаловал его беседой. Не так, как раньше,

когда мы только познакомились. По существу, он ничем не отличался от других стариков, считая себя весьма умудренным жизнью и гордясь своей службой в разных местах во время оно. Но то, что он продолжал работать, хотя по дряхлости своей еле держался на ногах, вызывало у меня уважение. Поэтому, когда он спросил меня, не соглашусь ли я финансировать починку его штанов, я выложил пятьдесят рупий. Он взял их, не выразив на лице особенной радости. Я знаю людей этого типа. Он бы ни за что не стал просить, если бы не крайняя нужда в деньгах.

Доктор Гунаван в отличие от Макса меня не забыл.

—      Hallo, friend, — с улыбкой поздоровался он. — How are you?^[15]

Я пожаловался на стесненное дыхание и жар в затылке.

Он осмотрел меня.

—      То, что было раньше, не повторялось? — спросил он, пальпируя мне живот.

—      Нет, доктор.