Telehor

Ласло Мохой-Надь Telehor

László Moholy-Nagy

Telehor

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

Издательство благодарит Lars Müller Publishers и лично профессора Клеменса Грубера за помощь в подготовке русского издания

Оформление серии – ABCdesign

Предисловие

Точка во времени: 1935

Треть нашего столетия уже позади. В минувшем, девятнадцатом, столетии, если сегодня оглянуться назад и окинуть взглядом его развитие, к этому моменту уже четко обозначились все проблемы, которые потом развертывались и оказывали влияние вплоть до конца столетия и еще дальше.

Сегодня ситуация совсем другая, чем сто лет назад, и тем не менее уже вырисовываются пути, предопределенные для дальнейшего прогресса. Так происходит не потому, что мы пытаемся вслепую нащупать загадочные контуры будущего, но благодаря осмыслению смысла и методов, которые ясно проглядывают сквозь все то, что было сделано за последние три десятилетия в сфере искусства.

Развитие в долгосрочной перспективе

Движения, важные для сегодняшнего развития, исходили, если рассматривать их по отдельности, из разных отправных пунктов, но общим для них всех было стремление преодолеть пагубную пропасть, которая в минувшем столетии разверзлась между реальностью и эмоциональной жизнью. Смысл, скрывающийся за всеми усилиями последних трех десятилетий, заключается в потребности эмоционально освоить ту реальность, которая была создана техническими и научными дисциплинами, и таким образом снова научиться воспринимать жизнь как целостность. Вместе с тем, во всех областях произошло разделение на узкие специальности, доходящее до гротеска. Сиюминутная путаница – или сиюминутный застой – не может скрыть от нас того факта, что мы сейчас оказались в начале некоего долгосрочного процесса развития.

Общим для всех устремлений является то, что они выходят за рамки чисто формальных задач. Речь идет о том, чтобы создать новые эмоциональные символы для новой картины мира и, действуя в обратном направлении, вновь обрести влияние на жизнь, то есть вступить во взаимодействие с нею.

Новые направляющие линии для визуального развития разрабатывались приблизительно в 1909–1914 и в 1918–1923 годах. Это не значит, что на время войны 1914–1918 годов развитие приостановилось, но главный сдвиг все-таки произошел в предвоенное и послевоенное пятилетия.

Почти во всех крупных городских центрах начались движения, которые, хотя и различались в деталях, имели одну общую черту: они признавали, что абсолютно господствующее со времен ренессанса представление о трехмерности пространства [перспектива] и натуралистическое изображение предметов в пределах такого пространства уже не соответствуют сегодняшней картине мира и должны быть отброшены.

Прорыв, совершенный участниками этих движений, вероятно, сыграет такую же – определяющую роль для будущего развития – роль, какую сыграл в свое время переворот эпохи Ренессанса.

Берлин, 1920

Как в большинстве других крупных городов, так же и в Берлине – примерно в 1920 году – встретились силы, которые пытались расширить оптическую картину мира, выведя ее за пределы известных до сей поры границ. Почти все важные общественные движения выныривают из темноты внезапно. Их генезис, как правило, происходит вдали от сферы интересов публичной прессы. Их подготавливают молодые люди, еще не сделавшие себе имени и не имеющие влияния.

В тогдашнем Берлине работали, например, дадаисты – Курт Швиттерс, Георг Гросс, Рауль Хаусман, Ханна Хёх; в области кинематографии – швед Викинг Эггелинг, заложивший основы абстрактного кино; а еще – приезжие из России (такие, как конструктивисты Лисицкий и Габо или скульптор Архипенко), из Венгрии (Мохой-Надь и Пери), из Голландии (молодые архитекторы Ауд, Ван Эстерен и Ван Дусбург), из Италии (Прамполини), из Нью-Йорка (редакторы журнала «Брум»), из Дании (архитектор Лёнберг-Холм).

Тот способ выражения эмоций, который таится в современной технике и сегодняшней реальности, как правило, улавливали вовсе не жители больших городов, так же как в минувшие столетия эмоциональную ценность ландшафта осознавали отнюдь не крестьяне.