Телепат

— Ну, ты не кипятись, не кипятись, — пробормотал он. — Зачем тебе с завода уходить? Столько лет уже работаешь. Всех знаешь, и тебя все знают.

— А что я теряю? — возразил я. — Я работаю на рядовой должности, у меня мизерная зарплата. А некоторые шестидесятилетние тети, которым уже давно пора быть на пенсии, до сих пор сидят на стуле главного специалиста, и разносят обо мне по заводу всякие сплетни и несуразицы.

Виталий Андреевич еще раз внимательно посмотрел на меня.

— А если тебя переведут на должность главного специалиста, останешься? — спросил он.

— Подумаю, — уклончиво ответил я.

— Решим, — сказал Виталий Андреевич, после чего мы тепло попрощались.

Этот разговор вызвал во мне двойственные чувства. С одной стороны, я повел себя, может быть, не совсем красиво. А с другой, давать себя в обиду тоже нельзя. Виталий Андреевич, как и многие другие, относился к той категории людей, которые не понимали таких слов, как порядочность и бескорыстность. Бескорыстный человек воспринимался им как дурак. Прост, как валенок — ведь именно так он меня охарактеризовал. Что ж, я сыграл с ним по тем правилам, которые он сам же и установил. Что касается Клавдии Трофимовны, то по отношению к ней никаких угрызений совести я не испытывал. Она достаточно попила у меня крови. Не всегда же мне терпеть от нее подлости в свой адрес. Когда-нибудь нужно и сдачи дать.

— Эй, паря, иди сюда! — окликнул меня кто-то.

Я обернулся. В противоположном углу сидел тот самый детина с царапиной на лбу, которого я уже встречал сегодня в коридоре. Рядом с ним сидела женщина, являвшаяся, судя по всему, его женой. Детина бесцеремонно протягивал мне наполненный чем-то пакет.

— Отнеси ко мне в палату, — произнес он тоном, не терпящим возражений.

У меня внутри снова все забурлило, и мне понадобилось некоторое усилие воли, чтобы удержать себя в руках и не сорваться. С так называемой прагматичной категорией населения я только что общался. Ее представитель уже ушел. Но у населения есть и другие категории, одна из которых хамы. И ее типичный представитель сейчас сидел передо мной. Хамы берут напористостью, рассчитывая на скромность собеседника, и его неуверенность в собственных силах. В другой момент я ответил бы ему тем же. Просто говоря, послал бы. Но сейчас, когда я стал обладать гораздо более мощным оружием, чем оружие заурядного хама, зачем устраивать перепалку? Я счел излишним вступать с ним в диалог, и вежливо обратился к его жене.

— Когда Вы придете домой, — сказал я ей, — загляните, пожалуйста, в кладовку, и найдите зимние ботинки Вашего супруга. Очень может быть, что в одном из них лежит свернутая в трубочку тысячерублевка.

У детины отвисла челюсть. Насладившись растерянностью, вспыхнувшей в его глазах, я вышел из «приемного покоя».

— 3 —

Как и обещал Иван Иванович, в больнице я долго не задержался. Ровно через неделю мне выдали закрытый бюллетень для предоставления по месту работы, пожелали здоровья, успехов, и отпустили на все четыре стороны.

Выйдя на улицу, я вдохнул полной грудью, наслаждаясь весенним ароматом, и пошел домой. Настроение у меня было прекрасное. Я предвкушал, какая у меня теперь начнется интересная жизнь. За эту неделю я уже успел привыкнуть к своим новым возможностям. Посторонние шумы в голове больше не доставляли мне такого дискомфорта, как поначалу. Я научился их регулировать, а то и попросту не замечать. Осознание того, что я способен читать чужие мысли, внушало мне уверенность в своих силах, и даже некоторое чувство превосходства.

Дома меня ожидала трогательная встреча с Маркизом. Когда я подошел к двери своей квартиры, мой кот лежал рядом с ней на коврике, и смотрел перед собой грустными глазами. Он поднял голову, чтобы взглянуть, кто это нарушил его покой, и после этого коридор огласился восторженным «мяу».

Маркиз был котом с характером. Радость от того, что я вернулся, и что он снова сможет зажить привычной домашней жизнью, не помешала ему выразить свое недовольство неделей, проведенной на улице, обычным для котов способом. Вечером я обнаружил, что мой ненаглядный Маркиз нагадил мне в ботинок.

Наступило утро следующего дня. Я позавтракал, оделся, и отправился на работу.

За время, проведенное в больнице, я успел уже порядком соскучиться как по своему дому, так и по окружавшей меня обстановке. Меня вдруг охватила сентиментальность. Я радостно смотрел на наш двор, на растущие в нем деревья, кусты, на детский городок, на знакомых мне людей, как будто не видел их уже много лет. Даже местная шпана, которая, невзирая на ранний утренний час, уже сидела за дворовым столиком и, потягивая пиво из бутылок, глушила похмелье, не вызывала во мне обычного раздражения.