Телепатическое ружьё

«Крестьянка», которую выписывала жена, в этом смысле была куда как серьезней, там и про передовой опыт можно было почитать, и про международное положение, и про технику безопасности на ферме, и про всякие юридические казусы. Зато выкроек здесь на самом деле было немало. Жене они, конечно, пригодились бы. Обычно она доставала новые фасоны у знакомых или перерисовывала из той же «Крестьянки», но это, по ее словам, было явно не то. Жена у Кулькова, в отличие от него самого, была человеком современным, деловым, знала, что по чем. За собой следила, хотя из сострадания к мужу старалась не употреблять духов и косметики.

— Нравится? — спросил Трескунов. — Дарю!

— Да нет, не надо. Я заплачу. — Кульков торопливо полез в карман, где у него имелась некоторая сумма серебром и в мелких купюрах, предназначенная для приобретения хлеба, молока и маргарина.

В его представлений журнал стоил копеек тридцать—сорок, ну в крайнем случае полтинник. Такую сумму он вполне мог себе позволить. Продолжая рыться в кармане, он перевернул журнал тыльной стороной вверх и в левом верхнем углу, рядом с двухзначной иностранной ценой разглядел фиолетовый штамп явно отечественного происхождения — «4 руб.».

От непомерности такой цены Кульков оторопел.

— Бери, бери, не стесняйся, — поспешил успокоить его Трескунов. — Потом рассчитаемся.

Тут же несколько человек со всех сторон потянулись к журналу, и он пошел гулять по дежурке. Дамочки в нижнем белье и купальниках особенно заинтересовали общество. Старый мерин, начальник медвытрезвителя Лызлов, которого уже неоднократно и всякий раз безуспешно пытались вытолкнуть на пенсию, выразился в том смысле, что в сорок пятом точно такая же вот немочка предлагала ему любовь за банку тушенки, а вот за эту и две не жалко, а та и на буханку ситника не потянет. Разговор, получивший новое благодатное направление, вновь оживился, а журнал, между тем, дошел до противоположного угла дежурки, где, небрежно развалясь на скамье, сидел Дирижабль, грыз монпансье и пугал помощника дежурного младшего сержанта Грушу тем, что раз за разом пытался обрезать маникюрными ножницами кончики его длинных усов. На журнал он особого внимания не обратил, только немного повертел его в руках и сразу отправил обратно.

Никто не успел заметить, как он сунул между его страничек фотографию, которую еще утром выпросил в уголовном розыске. На ней была изображена весьма смазливая блондинка, квартирная воровка и аферистка, в настоящий момент находившаяся в бегах.

Дирижабль аккуратно отстриг нижнюю часть фото с паспортными данными преступницы, а на обороте красивыми округленными буквами вывел:

«Пройдут года — все будто в воду канет,
Меня ты вспомнишь разве что во сне.
Так пронеси сквозь будущие годы
Хоть маленькую память обо мне.

Володе от Тамары на память о днях

нашей короткой, но страстной любви».

Дата, выставленная под текстом, соответствовала тому периоду времени, который Владимир Петрович Кульков в прошлом году провел в санатории.

Не обращая внимания на слабые протесты Кулькова, Трескунов запихал журнал во внутренний карман его шинели, за руку попрощался со всеми и был таков. За ним потянулись к выходу и остальные.

Домой он пришел часов в восемь, по пути посетив несколько продовольственных магазинов. Функции снабжения были возложены на Кулькова после того, как жена убедилась в его способностях безошибочно отличать свежий продукт от лежалого, а качественный от фальсифицированного, на какие бы ухищрения ни пускались перед этим продавцы. Без всяких приборов и химических реактивов он мог по запаху определить жирность молока, количество нитратов, содержащихся в огурцах, и влажность сахарного песка. Хотя скандалить и добиваться своего Кульков не умел, работники прилавка старались с ним не связываться, вполне резонно полагая, что от пары отборных селедок и килограмма неразбавленной сметаны у них не убудет.

В прихожей он разулся, сам сгрузил припасы в холодильник и, держа свернутый в трубку журнал за спиной, прошел в комнату, являющуюся одновременно гостиной, спальней, детской и филиалом швейного ателье.

Сын, в этом году начавший ходить в школу, валялся посреди комнаты на полу и, обхватив обеими руками левую ногу, старательно гнул ее к правому уху.

— Что ты мне, папочка, купил? — спросил он.

— Ничего.

— А почему?

— Денег нет.

— А когда будут?

— В получку.

— А тогда купишь что-нибудь?

— Куплю.

— Смотри не забудь.

Жена Инесса, низко склонившись над столом, кроила что-то, приложив к ткани картонное лекало. Иглой и ножницами она зарабатывала побольше мужа, и это определяло ее позицию в семейных отношениях. На появление мужа она никак не отреагировала, даже бровью не повела. Ничего необыкновенного она от него давно уже не ждала (хотя именно сегодня ей суждено было убедиться в обратном).

— Глянь, что я принес, — сказал Кульков, выкладывая журнал поверх лекала.