На месте господина оказался зверь, движимый животной страстью, холодным расчетом и страхом. Страхом перед этим миром. О, мой король, когда Вы кончали, Вы жмурились от отчаянья, которое готово было поглотить Вас с головой, сомкнувшись над Вашей макушкой, как смыкается вода над головой утопленника. Навеки. Но Шут не позволит произойти подобному. Шут спасет Вас. Вы погибнете не от страха, нет.
А эта рыжая тварь извивалась под Черным королем, захлебываясь в стонах удовольствия. И чем громче они становились, тем больше Шут ненавидел этого человека. Тем больше Шут завидовал этому человеку. Тем больше Шут жаждал его смерти. Но Шут не убьет его, нет.
Пока не убьет, да.
Шут наблюдал эту омерзительную картину несколько часов, вплоть до того момента, пока король не закончил. Затем господин вышел на балкон и простоял там до самого рассвета. Шут видел, как король плачет. Наверняка он осознал, кому отдал свою милость, и раскаялся. Ведь других причин для слез у него не было, нет?
И тогда разъяренный Шут простил короля. Да-да, Шут понимающий. Шут умеет прощать измены. Шут понял короля. Шут продолжит любить и восхищаться своим господином. До конца дней его и ни секундой больше, нет.
P.S.: Шут простил короля, но простят ли оливки Шута? Шут беспокоится, да”.
- Ма-а-ам, опять ты за свое! – обреченно простонал Эгон, наблюдая за тем, как его мать, маленькая пухлая женщина с вьющимися кудрями, что доходили ей до поясницы, ставит на стол тарелку с жареной курицей.
- А ну-ка цыц! – уперла женщина руки в бока, грозно посмотрев на своего взрослого сына. – Завтрак очень важен! Ты должен плотно поесть, ведь больше серьезных приемов пищи у тебя за весь день не будет! – уверенно заявила она, видимо подразумевая под «Всем днем» следующие три часа, после которых Эгону предстояло расправиться с двумя приготовленными и тщательно упакованными матерью в десятки баночек обедами. Парень, конечно же, был благодарен женщине за такую заботу, но мысль о том, что он, не имея возможности съесть все сам, уже полгода кормил без преувеличения весь ГОР, не слишком его радовала. Даже Стэм, этот пронырливый гавнюк, общение с которым всегда начиналось и заканчивалось для Эгона препирательствами и чуть ли не драками, и тот не гнушался домашней стряпни Эгоновой матери. И никого совсем не интересовало, что на все эти кулинарные изыски мать Эгона тратила большую часть его и без того скудной зарплаты.
- Если я съем все это, – Эгон обреченно окинул стол взглядом, насчитав около семи блюд, и это притом, что мать еще не успела принести десерт, – я умру от разрыва желудка, – простонал он.
- Не говори глупостей! – пуще прежнего возмутилась женщина. – В детстве ты ел куда больше!
«И не слишком горжусь этим!»