Читаем Телестерион. Сборник сюит (СИ) полностью

Телестерион. Сборник сюит (СИ)

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Нет, нет, я чувствовала его руки и плечи.

Н и к о л а й (приподнимаясь вместе с женой). Аликс, нет, право, это ни на что не похоже. Почему вы молитесь не Господу Богу, а мужику? Да и странно обращаетесь к нему. "Бесценный друг мой!" Это Ольга. "Дорогой и верный друг мой!" Это Татьяна. "Милый мой друг!" Это Анастасия. Не могу поверить. Принцессы! Императрица! Да, наконец, просто мать, да, хорошая мать, как она додумалась приучить детей к такого рода обращениям?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Я только хотела, чтобы дети прикоснулись к благодати Божьей, что исходит от нашего друга.

Н и к о л а й. И почему "наш друг"? Это же звучит двусмысленно для всякого постороннего слуха. Можно подумать, ты сходишь с ума. Ну, называй его по-русски "старец". Это понятно всем.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он же не стар, а в такой силе, что недаром на него клевещут. Но всякий, кто приходит с клеветой на него, выдает прежде всего себя с головой, свою нелюбовь к нам, либо тайную недоброжелательность. Распутин свят, поэтому всех выводит на чистую воду.

Н и к о л а й. И матушку, и сестру твою. Кто же нас любит, кроме них, бескорыстно?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он! Только он! Даже ты не любишь меня так, как он. Он исцеляет маленького не дубовой корой, а своею любовью, как Бог.

Н и к о л а й. Аликс, ты не в себе. Я сейчас позову Аннушку.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Лучше позвони ему. Где он? Пошли телеграмму. Пусть помолится за нас.

Н и к о л а й. Хорошо. Уф! (Уходит.)

11

Дача Серова на берегу Финского залива в Ино. На втором этаже мастерская с окнами в сторону моря, с балконом. На стене афиша с изображением балерины в воздушном полете. Слышны иногда голоса детей. Входит Серов в приподнятом настроении.

С е р о вМне кажется, я только что вернулсяИз Греции; жара и море в дымкеЖемчужной, сизо-голубой, — нет, тамВсе резче, чище, ярче, как весной…Иль краски юга проступают в небеИ в водах серых северного края,Как живопись эпохи ВозрожденьяПреображала мир вокруг, и зреньеСтоль чутко к красоте и форм, и красокПрироды и искусства, что творить,Как будто нет уж сил, одна отрадаБродить беспечно, ехать в экипаже —С душистой розой, забывая все,Вне времени, вне жизни современной,Ведь там нет дела до нее, как здесь,Где сердце отзывается, как эхо,На всякий звук, мучительный иль чистый, —Все больно, да куда же с ним и деться. (Выходит на балкон.)Акрополь, Парфенон — совсем иноеУвидеть наяву. Какое счастье!Хотя в обломках, красота нетленна,И будто не прошли тысячелетьяВ жестоких распрях, в войнах бесконечных, —Все стало прахом, кроме красоты.И тут известье о разгоне Думы,Второй уже, и весь кошмар российскийВновь втиснут в грудь.

Входит Ольга Федоровна.

О л ь г а Ф е д о р о в н а Уединившись,Разговорился сам с собой, молчун? С е р о вНемой и то мычит о чем-то в ярости. О л ь г а Ф е д о р о в н аДа нет, ты не молчун, я знаю. Как же,С Коровиным — его заговоришь… С е р о вС Шаляпиным — его перепою… О л ь г а Ф е д о р о в н аНо первым и о пустяках — такоеВсе замечают за тобой впервые.Ты весел, хорошо; успех огромныйНа Римской выставке и в Лондоне, —Прекрасно! С е р о в Можно подбочениться? О л ь г а Ф е д о р о в н аКогда бы слава голову кружилаТебе хоть чуточку, пожалуй, можно,Но ты суров и именно с собой. С е р о вПрисядь же, отдохни. В веселый праздникТы наши будни превратила ныне.

Перейти на страницу: