Телевидение. Закадровые нескладушки

Сейчас, правда, не знаю, как в газете или на радио, но на телевидении литературные парикмахеры сами не стригут. Даже если тебе повезет и не последует стандартный ответ: «Не наш формат», тебе спустят такой перечень замечаний, что после их выполнения из фильма уходят все краски, словно из полнокровного живого организма всю кровь высосали, и он становится анемичным и худосочным, одним из множества в этом серо-желтом строю. На заре перестройки, когда мы еще гордились своей профессией, я написал провидческие, для себя во всяком случае, стихи.

Одурев от спячки,
От коровьих взглядов,
Рыжая чудачка
Вдруг ушла из стада.

Без друзей и крова

В зарослях осоки
Рыжая корова
Бродит одиноко.

Что-то здесь на воле

Нет порядка, что ли!
Острая осока
Разрослась кругом.
Молнии и громы,
Камни, буреломы.
Мордобой и склока —
Сумасшедший дом!

А где-то там корыто

За стеной глухою
Доверху набито
Гнилью и трухою.

За стеной глухою —

Баловни удачи…
Ест она осоку,
Ест и горько плачет.
До чего ж на воле
Нет порядка, что ли!
Острая осока
Разрослась кругом.
Молнии и громы,
Камни, буреломы,
Мордобой и склока —
Сумасшедший дом!

Вымя как колода,

Сбиты в кровь копыта.
До чего ж свобода
Груба и сердита!

За мечтой вдогонку

Ковылять не надо.
Лучше-ка, буренка,
Возвращайся в стадо!

Но еще не факт, что стадо примет блудную корову.

Банановая история

Мне долго не могли найти руководителя моей дипломной работы. Уж больно тема была не по профилю кафедры телевидения. И уже с отчаяния, а может быть, с наглости я обратился к Михаилу Ильичу Ромму, и он согласился. Возможно, его заинтересовала тема «Фотография как выразительное средство экранного языка». Но это так, между прочим. Просто всплыла в памяти одна история, рассказанная им незадолго до смерти. Однажды я застал его дома в крайне ироничном, даже желчном состоянии духа. С ним это редко случалось, во всяком случае, при мне. Он был очень добрым и мудрым человеком. Когда я вспоминаю Ромма, мне почему-то всегда приходят на память стихи Павла Когана.

Я понимаю все, и я не спорю.
Высокий век идет высоким трактом.
Я говорю: «Да здравствует история!»
И головою падаю под трактор.

Вот и в тот день он находился в состоянии какого-то отчаянного равновесия. «Не обращай внимания, – сказал Ромм, – просто меня все-таки лишили бананов». – «Каких бананов, Михаил Ильич?!» – уже с неподдельной тревогой спрашиваю я. И тут он мне рассказал любопытную историю:

– Не так давно на пленуме Союза кинематографистов я начал свое выступление с сообщения о прочитанной заметке в одной газете. В ней сообщалось о том, что в Лондонском зоопарке умер шимпанзе. Я бы не стал утруждать высокое собрание столь заурядной информацией, если бы не одна особенность этой смерти. Дело в том, что шимпанзе умер от инфаркта, что с этими животными никогда не случалось за всю историю их существования. А довели этого бедного примата до инфаркта ученые-исследователи. Когда для всех обезьян наступала ночь, в его вольере горел свет. А днем, наоборот, его клетку занавешивали от дневного света. Когда у всех была тишина, у него гремела музыка. Когда всем обезьянам давали бананы, его обделяли этим лакомством. В результате у него развилась стенокардия, и в конечном итоге он умер от инфаркта. Я это говорю к тому, что мы, советские режиссеры, все-таки сильнее обезьян, наших гипотетических предков. Зал долго хохотал, аплодировал. В результате меня лишили бананов. Там, – и он выразительно показал указательным пальцем в потолок, – принято решение отказать в финансировании моего следующего фильма. – И это было после оглушительного всемирного успеха его последнего фильма «Обыкновенный фашизм».

Театральный разъезд