Телевидение

Ибо, в конечном счете, дружелюбие, а скорее даже Аристотеля (расхождение мое с которым не значит, что я его не ценю) — вот к чему склоняется этот театр любви в спряжении глагола «любить», со всем вытекающим отсюда трепетным отношением к хозяйству и домострою.

Как известно, человек всегда где-то обитает и, даже не зная, где именно, имеет к этому, по меньшей мере, обыкновение. у Аристотеля имеет к этике (омонимичность которой философ отмечает, хотя провести между этими понятиями четкую грань ему так и не удается) не большее отношение, чем к узам супружества.

Каким же образом, не заподозрив существование объекта, вокруг которого все это — не, а, — как вокруг оси, вращается, — объекта (а), одним словом, — можно сделать это предметом науки?

Разумеется, останется при этом и тот объект матемы, который Наука — единственная еще вне-существующая Наука -

Физика, — обнаружила для себя в числе и доказательстве. Но куда более впору придется ей тот объект, о котором говорю я: ведь он и есть продукт этой матемы, продукт, чье место задается структурой — при условии, что структура эта действительно является тем изводом языка, что молчаливо приносит нам в залог бессознательное!

Может быть, чтобы в этой мысли удостовериться, стоит поискать следы ее в платоновском Меноне, где о путях, ведущих от частного к истине, уже идет речь?

Именно координация этих путей, чья ориентация определяется дискурсом, позволяет, несмотря на то, что движется дискурс от одного к другому, от частного, помыслить то новое, что дискурс этот передает с бесспорностью не меньшей, чем числовая матема?

Для этого вполне достаточно, чтобы сексуальные отношения где-то прекратили бы не записываться, чтобы воцарилось [[Любовь]] (можно и так сказать) случайное, в результате чего отвоеван бы оказался начаток того, что должно завершиться в итоге демонстрацией их, этих отношений, невозможности, то есть утверждением их в

Реальном.

Этот шанс прибегнуть к аксиоматике, к логике случайного, его можно предвосхитить — ведь именно к этой логике приучает нас то, необходимость чего матема или нечто такое, что определено ею в качестве математика, ощутили: отказ от опоры на какую бы то ни было очевидность.

Итак, мы и в дальнейшем будем исходить из Другого, того радикального Другого, о котором напоминает воплощаемое сексом отсутствие отношения с момента, когда замечаем мы, что Единое и существует-то, пожалуй, лишь в опыте (а)сексуального.

Для нас Другой имеет не меньшее право на то, чтобы стать субъектом аксиомы, нежели Единое. И вот что подсказывает нам здесь опыт. Во-первых, что в отношении женщин действует то отрицательное суждение, которое избегает Аристотель относить ко всеобщему: они не-все,. Как будто, не распространяя свое отрицательное суждение на всеобщее [[]], Аристотель не делал его просто-напросто ненужным — ведь dictusdeomnietnullo ни в каком вне-

существовании не уверяет нас! О чем само и свидетельствует уже тем, что не утверждает этого вне-существования, иначе как в отношении частного, не отдавая, строго говоря, себе в этом отчета, то есть не зная почему, — вот оно, бессознательное.

Откуда как раз и следует, что та или иная женщина [[]] — потому что больше, чем об одной, говорить не приходится — встречает Мужчину только в психозе.

Примем это за аксиому — не то, что Мужчина не вне-существует (это случай Женщины), а что та или иная женщина это себе запрещает — не оттого что есть Другой, а оттого что, как я уже говорил, «для Другого Другого нет». [[S(A)]]

Таким образом, всеобщее того, что они желают, принадлежит безумию — недаром говорят, что все женщины безумны.

Потому-то они как раз и не-все, то есть не безумны вовсе, а скорее покладисты — покладисты до такой степени, что нет предела уступкам, которые каждая из них готова для некоего мужчины сделать, предоставляя ему свое тело, свою душу, свое имущество.

Не касается это, однако, ее фантазмов, отвечать за которые далеко не так просто.

Скорее, она идет в данном случае навстречу перверсии, которую я считаю свойственной Мужчине. [[]] Это и вынуждает ее прибегнуть к известному маскараду, который вовсе не является тем обманом, что неблагодарные, ориентируясь исключительно на Мужчину, ей приписывают. Речь идет, скорее, о подготовке себя, «на всякий случай», к тому, чтобы фантазм Мужчины мог встретить в ней свой момент истины. Никакого преувеличения в этом нет, ведь истина по природе своей женщина — хотя бы потому что она не вся, во всяком случае, не вся говорится.

Почему истина и не дается нам всякий раз, когда, требуя от акта признаков сексуальности, которым он не в состоянии соответствовать, терпим мы неудачу: все разыгрывается здесь как по нотам.

Оставим это как есть. Но именно по отношению к женщине знаменитая формула г-на Фенуйара не заслуживает доверия, именно по отношению к ней, когда все границы пройдены, остается предел, забывать о котором не следует.

В любви важен, следовательно, не

смысл ее, а, как и везде, ее знак. В этом-то как раз вся драма и состоит.