Теллурия

Татьяна прижала палец к голографическим губам Апраксиной:

– Ни стона из ее груди!

– Танюша, дорогая моя…

– Вечером появишься?

– Непременно, но, Танюша, милая, дорогая наша Танюша, ты заставляешь меня и всех твоих подруг страдать каждый раз, каждый раз!

Голос Апраксиной озабоченно зазвенел под потолком.

– Глаша, знала бы ты, как нынче хорошо все было. – Татьяна прикрыла глаза от удовольствия.

– Танюша, ты рискуешь каждый раз. И не только собой.

– Не пугай меня, подруга.

– Танечка, я не пугаю, но просто понять не могу, сердечная моя, на кой сдалась тебе эта шпана, немощь подмосковная?! Рядом – полк кремлевский, красавцы, парни – кровь с молоком, да каждый из них…

– Гвардейцы – это для Государыни. У меня, подруга, другой статус.

– Опять шуткуешь, Танюша, послушай…

– Ах, Глаша, как же было хорошо!

Зажмурившись, Татьяна откинулась на подголовник, сжала руками свои груди с маленькими сосками.

– А если случится что?

– Пока ничего не случилось.

– Танюша, тебе надобно от этого решительно отказаться.

– Как и тебе от теллура.

Апраксина вздохнула, выдержав паузу:

– Таня. Ты нас всех страдать заставляешь.

– Страдания очищают, вспомни Федора Михайловича.

– Танюша, это не шутки! Я так переживаю за тебя, так извожусь! Не знаю, что делать, ей-богу! Впору с тобой пойти!

Татьяна подняла голову, открыла глаза.

Мгновенье женщины молча смотрели в глаза друг дружке. И вдруг расхохотались. Татьяна брызнула водой на голограмму лица подруги. Брызги прошли сквозь это красивое круглое лицо, совершенно не повредив его.

– Возьму вдругорядь, непременно! – произнесла Татьяна, нахохотавшись. – Только без гвоздей, подруга. Чтобы парни не оцарапались.

– D’accord![66] – смахнула слезы смеха Апраксина.

Татьяна снова откинулась на подголовник, вздохнула:

– Ох, Глашенька, как это все же важно – давать народу своему. Как же это все-таки важно…

– Чтобы не изменил? – с похотливой усмешкой спросила Апраксина.

Глядя в расписной потолок, Татьяна подумала и ответила серьезно:

– Чтобы любил.

XXXVIII

Анджей Поморац, двадцатичетырехлетний сербский поляк, покинувший Софию сразу после так называемой ваххабитской весны 18 ноября, позавтракав овсяными хлопьями с молоком, кофе и круассаном, вышел из своей маленькой квартирки в пригороде Парижа Кремлин-Бисетр, прошел два квартала, вошел в парикмахерскую мягконогого Хоттаба и купил у него теллуровый гвоздь за 145 послевоенных франков. Побрив голову у младшего сына Хоттаба Фаруха, Анджей прошел в подвал парикмахерской, лег на кушетку. Старший сын Хоттаба Насрулла забил гвоздь в голову Анджея. Отблагодарив его двухсотграммовым куском умного теста, Анджей вышел из парикмахерской, купил в овощной лавке Собэра яблок и бутылку чая каркаде, вернулся к себе в квартирку и набрал на умной бумаге следующий текст: