Особенно вкусно курилась сигарета, возбуждение потихоньку спадало, и все равно было здорово. По какой-то странной ассоциации все это напомнило мне первый любовный акт. Боишься, трясешься, ждешь чего-то невероятного, а вот случилось — и вроде ничего такого особенного. Хотя и приятно, и здорово, но ничего такого сверхъестественного, любой сможет. И в то же время — сладкое чувство приобщенности к
Так я сидел на мягкой сумке, со вкусом покуривал, осеннее солнышко пригревало мою лысинку, а надо мной плавали в синеве разноцветные «матрасы» спортивных куполов. И я с тихой гордостью думал, что потом в жизни будет много всякого. Скорее всего, плохого будет больше, чем хорошего. Но все равно, эти вот минуты у меня никто не отнимет.
На пункте сбора ребята встретили меня одобрительными воплями и хлопаньем по спине. Это я телепался с парашютом на горбу через все поле, а они на своих «матрасах» подлетели сюда, как ласточки. Ну и пусть. Мой «дуб» — тоже парашют классный.
— Ну что? — окинул взглядом компанию Витек. — Поздравлять будем?
— Да уж поздравили, вроде, — улыбнулся я. — Спасибо…
— По-настоящему-то еще не поздравляли. Давай, Санек. Становись, — оскалил он свои зубы в каннибальской ухмылке. Блендамедовские рекламщики при виде такого оскала обрыдаются.
— Как становиться? — встревожился я. — Вы чего, люди?!
— Серый, ну ты че — человека в курс не ввел, что ли? — искренне удивился Витек. — Всю службу завалил, инструктор называется…
Серей со смехом подхватил мою пузатую сумку с парашютом, подал Витьке одну длинную матерчатую ручку, за вторую ухватился сам.
— Традиция такая, Сань, — вроде как боевое крещение, не боись…
— Так что делать-то? — со смехом принял я правила игры.
— Ну, это… — ухмыльнулся он. — Рачком становись, короче — как перед отделением. Приготовиться! — вдруг сотряс он окрестности сержантским рыком.
И я послушно принял заданную позу, с опаской косясь в тыл.
— И-и!.. — подал команду Витек, и вся компания хором начала скандировать: —
Пятьсот один!.. Пятьсот два!.. — а Витек с Сергеем начали раскачивать мою парашютную сумку.
На счет «пятьсот три» они со всей дури влепили сумкой по тому самому месту, о котором вы сейчас подумали. Сумка была хоть и мягкой, но увесистой — почти пуд, между прочим. А когда ее раскачивают две такие вот лошади… В общем, отлетел я, как ядро, метра на три и плюхнулся, под общий хохот, в какую-то свежевырытую яму. Какого черта она тут делает?! — это я уже вопил про себя, отплевываясь от рыхлой земли и вцепившись в ногу обеими руками. Лодыжку словно огнем обожгло. Черт, неужели сломал? Глупо-то как, а.
— Сань, ты чего? — склонились все над ямой. — Вылезай!
— Ага, сейчас, — попытался я встать. Черт, больно-то как…
— Ох, блин! — Витька спрыгнул в яму, помог мне выпрямиться. — Сань, мы не нарочно!
— Да ничего, ничего… — подсаживаемый снизу и подтягиваемый сверху, я выбрался из ямы. Меня усадили и принялись дружно жалеть и извиняться.
Толстушка Люда ловко разула меня (мысленно я порадовался, что надел новые носки), мягкими, но сильными пальцами ощупала ступню.
— Вывиха нет, растяжение, — успокаивающе ворковала она, бинтуя мою ногу, которая начала понемногу опухать. — Дома троксевазином помажьте и рентген сделайте на всякий случай.
— Люд, — тронул ее за рукав Лаэрт, — Пашу тоже посмотри, а?
— Что у него? — забеспокоилась Люда, — Тоже нога?
— Нэт, глаза, — испуганно прошептал Лаэрт.
— Что с глазами? — совсем встревожилась докторша. — Где он?
— Вон, укладывает. Они у него после прижка совсем разный стал, слушай!
— Че-го?! — распахнула Люда совиные глазки. — Что ты мне голову морочишь!
— Нэ веришь — сама посмотри! — оскорбился джигит. — Я тебе сказал, ты — врач, сам думай! — и он гордо отвернулся.
Торопливо закончив перевязывать меня, Люда заспешила к Паше, флегматично «листающему» свой купол. Глядя ей вслед, компания повалилась кто куда и принялась беззвучно давиться хохотом.
— Чего это они? — обалдело спросил я Витьку.
— Да они у Пашки с рожденья разные, — плача, кое-как объяснил он. — Один зеленый, второй карий. Щас бедная Люда офигеет… Айда, приколемся.
Бедная Люда суетилась вокруг Пашки, словно испуганная курица перед цыпленком. Правда, «цыпленок» был супербройлером.
— Паша, — испуганно просила она его, — дай-ка я тебе пульс померяю…
— На, меряй, — протянул ей Паша лапу, — жалко, что ли?
— Паша, — врачиха терялась все больше, — а как ты себя чувствуешь?
— Нормально чувствую, — пожал тот плечами. — Чего это ты на меня так смотришь?
— Пашенька, — Люда растерялась совсем уже окончательно, — ты прости, а… У тебя глаза вообще какого цвета? — еле пролепетала она.
Паша внимательно посмотрел на нее.
— Ну, голубые — ты что, сама не видишь? Э-э, Люд, ты чего?! — еле успел он подхватить докторшу, побелевшую, как ее халат.
— Мальчишки, да ну вас в баню с вашими шутками, идиоты! — налетела Зина. — Заикой же человека сделаете! Люда, Люда… — нежно захлопала она ее по пухлым щекам, — ну-ка, давай, приходи в себя… Чего смотрите, балбесы, нашатырь достаньте! Вон, в сумке у нее!