Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Через несколько дней по дороге из школы домой я встретил Емельяна Петровича в таких начищенных ботинках, что они блестели как зеркало. Он степенно вышагивал по нашему кварталу, хотя шёл дождь и многие прохожие почти бежали, съёжившись, согнувшись, прикрываясь кто чем мог: не было зонта — газетой, портфелем, сумкой.

А Емельян Петрович вышагивал, не выбирая дороги, не страшась дождя, не пугаясь луж. Он шёл с гордо поднятой головой — прямой, несгибаемый.

Когда мы поравнялись, он сказал мне:

— С погодкою. Красота!

— Да, — сказал я, — красота.

Лужи вокруг казались мне зеркалами, а наш дом, на который я никогда не обращал внимания, потому что жил в нём, вдруг удивил меня: такой был он светлый и радостный. Дождь прошёл, все окна в доме были раскрыты. В одном окне я видел, как Муська ходила по комнате, разучивая стихотворение и размахивая при этом рукой, как дирижёр. Птица сидел, поджав ноги. Иголка летала в его руках — он пел. В каком-то окне стучала швейная машинка, из другого доносилась музыка — это студент консерватории упражнялся на рояле. И я подумал: «Жаль, что Виктор не видит всё это. Простой дом, а после дождя как вымытый, и всё, что в нём делается, видно. Интересно, правда? Виктор бы это понял».

И вдруг я услышал голос отца:

— Где мой алмаз?

Отец выглянул в окно и закричал мне:

— Ты что молчишь? Алмазов нет — ни одного. Это ты копался в моем ящике?

Да, я молчал. Алмаз. Алмазы… Ящик. Значит, это был не сон. Бриллианты. Золотые цепи. Бр-р-р… Нет, не может быть…

— Что ж ты молчишь? Отвечай!

— Я иду, папа, иду!

Отец стоял в прихожей. В руках у него что-то блестело.

— Вот, — сказал он, — один алмаз нашёл, но он не годится. Там было ещё два новых — покрупнее. Что ж ты молчишь? Ничего нет смешного в том, что куда-то задевались два алмаза…

Нет, они не затерялись, я нашёл их на самом дне отцовского ящика с инструментами. А смеялся я потому, что вспоминал алмазы. Ими же режут стекло. И на заводах бывают нужны алмазы для сверловки. Это алмазы, которые трудятся, помогают создавать вещи, нужные людям.

А я-то подумал про сон. Смешно!

Отец так и не понял, почему я смеялся. А я, найдя алмазы для резки стекла, выбежал по лестнице вниз. И в эту минуту мне страшно захотелось, чтобы во дворе я столкнулся с Виктором. Я бы ему рассказал, как это здорово всё получилось с алмазом этим. А он бы сказал: «Смехота».

Я перепрыгнул сразу через восемь ступенек. Не верите? Это же очень просто. Надо только скользить рукой по перилам, и получается сразу через восемь ступенек. За какую-нибудь секунду я был во дворе. Но Виктора там не было. Ну как ему быть? Конечно, он не мог там быть. И я подумал: «Почему мне так его не хватает?» Не так-то часто мы с ним виделись, и я вроде бы не замечал, что не могу без него. А теперь не могу. Почему это так? И он же мне не родственник, не брат.

«Наверное, потому, — подумал я тогда, — что родственники сами по себе получаются. Какие получаются, таких и люби и терпи. А друга мы сами выбираем. Видно, потому я так скучал по Виктору».

А сердце у меня колотилось. Не знаю, оттого ли, что я бежал с лестницы через восемь ступенек, или от радости, что вся эта история с алмазом выяснилась. Но мне было как-то так, что надо было с кем-нибудь поговорить. И тут как раз меня окликнул дед Николай.

— Айда в субботу рыбачить!

ВСТРЕЧА С «ТОВАРИЩЕМ»

Солнце разрумянилось и перестало слепить.

В субботу мы с дедом плыли на шаланде прямо на закат.

Солнце было бордово-малиновое. Оно опускалось быстро, и так же быстро менялся цвет моря, как менялось оно в тот день, когда я в последний раз плыл с Виктором. Море было синее, фиолетовое, как чернила.

Чем дальше уходили мы от берега, тем размашистее становились волны. Но шаланда шла вперёд и вперёд, чуть только кряхтела, поскрипывала, без устали разрезая море.

— Ежин пришёл наниматься к нам в артель, — неожиданно сказал дед.

«Надоело мыло воровать», — подумал я и сказал:

— Может быть, решил стать честным.

Дед промолчал. Он ведь вообще был не из разговорчивых. А тут почувствовалось: пожалел, что вспомнил о Ежине, когда вокруг было ТАКОЕ море и ТАКОЕ небо.

Шуршали борта шаланды, вздыхала под её носом вода.

Дед прикрыл глаза. Красноватые лучи били в лицо, точно прожекторы.

— Честным? — негромко произнёс он, как бы спрашивал сам себя. — Ни! Человека не мучает совесть, когда он к чему привык. А Ежин привык, ой как привык…

Дед снова помолчал и добавил, но таким тоном, что: «Вот скажу и больше к этому возвращаться не буду».

— Ежин уговаривал нашего голову, председателя то есть, дать ему склад, где у нас рыба лежит. А голова сказал ему: «Мы с вами, Ежин, ошиблись. Вы думали, что я глупый, а я думал, что вы умный».

Дед наставил парус и сидел теперь чуть откинувшись на корме, положив на руль смуглые руки, иссушенные солнцем, работой и долгими годами жизни.

— Ну, чего смотришь? — спрашивал дед.

— Смотрю…