Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Передо мной стоял паренёк лет восьми с большой морской фуражкой на ушах. Да, на ушах, — только оттопыренные уши держали эту, не по его голове, фуражку. Она сверкала золотом «краба».

— Полный вперёд! — кричал паренёк в фуражке.

А где-то за моей спиной отвечали:

— Есть полный вперёд!

— Так держать!

— Есть так держать!

Мне пришлось совсем освободить скамейку, пересев на другую.

Команда следовала одна за другой. Один из ребят вскочил на скамейку и крикнул:

— Спускай шлюпки!

Я слышал свистки, гудки, топот ног…

И вот уже парнишка в фуражке с «крабом» дёргал меня за рукав:

— Спускайтесь в спасательную шлюпку! Живо! Слышите?! Приказ капитана. Ну!..

Я поднялся, отошёл и сел на другую скамейку.

То и дело слышалась команда:

— Малый вперёд!

— Есть малый вперёд!

— Стоп!

— Есть стоп!..

А мне виделись «Карелия», «Диспашор», «Пушкин».

Когда игра кончилась, я пошёл к воротам. Мальчик в фуражке с «крабом» стоял у ограды, будто поджидал меня. Он тронул меня за рукав:

— Дядя, а вы были, когда была война?

— Какая война?

— Как так — какая? С фашистами. Великая Отечественная. У нас на уроках рассказывали. Фашисты хотели победить наш город знаете чем?

— Чем?

— Жаждой. Это же самое страшное, когда человек хочет пить и нет воды, ни капельки. Губы трескаются, из них кровь течёт…

— Ну и…

Он не дал мне договорить:

— Ай, дядя, как только вы можете спрашивать! Наш же город — город-герой. В День Победы у нас всегда салют. Понятно?

— Да-да, — говорил я, — герой. Да, конечно, герой.

Я вспомнил комиссара Шмелькова, дядю Емельяна, Хрум-Хрума и голодного мальчонку, который сорок с лишним лет тому назад спрашивал меня, когда война кончится. Он мечтал хотя бы увидеть белую булку.

— Скажи, — спросил я мальчика, — а про гражданскую войну у вас тоже проходят на уроках истории?

— Проходят. А как же. У нашей учительницы отец после гражданской войны работал на обувной фабрике. Учительница нам рассказывала, что её отец другим ботинки шил, а сам ходил в деревянных туфлях. Ну, это вроде того, как мы по истории проходили, что раньше у военных были железные шлемы или там кольчуги. Только это когда было… Когда была гражданская война, их ещё на свете не было… Войну с фашистами папа и мама помнят. А про гражданскую только дедушка рассказывает. И то забывать стал. Старенький он у меня, дедушка. Он говорит, что тогда, во время гражданской войны, дети спали в асфальтовых котлах. Смехота. Не было этого…

Он рассмеялся и убежал.

Я вышел за ограду на улицу. И снова мне не встречались знакомые люди, но многое напоминало мне о них. За сквером, в том месте, где когда-то была парикмахерская Канаревского, стояло одноэтажное здание с очень большими окнами и вывеской: «Ателье». В окнах стояли манекены с розовыми лицами, в новых пальто и костюмах. За ними я видел ряд швейных машин, у которых сидели девушки.

«Был бы Птица, — подумал я, — он учил бы их шить, был бы у них мастером-закройщиком».

Проходил я и мимо Обувки. И знаете, кого я вспомнил? Обувка очень выросла — её надстроили. Но дядя Емельян этого не видел.

У Дворца пионеров я постоял и послушал, как воркует малышня, совсем как воробьи. Один паренёк стремительно бежал во дворец, опаздывая, наверное, в какой-нибудь кружок. Он так нёсся, что с разбегу налетел на, меня.

— Извините, — сказал мальчонка и посмотрел в асфальт.

Я поднял его подбородок и спросил:

— Ты слышал про Шмелькова, про красного комиссара Шмелькова?

— Не, не слышал. Можно, дяденька, я побегу? Я опаздываю.

И он побежал.

Я пошёл за ним.

Над широкой лестницей бывшего купеческого клуба висел большой глобус, серебряная луна, золотая Венера и портрет первого космонавта. А между ними тут же летала модель нашей межпланетной станции.

Вокруг, на лестнице и на боковых площадках, ребята что-то клеили, красили и стругали. Должно быть, они готовили свой дворец к пионерскому сбору о космосе.

А мне надо было уходить.

У дверей я на прощание оглянулся. С потолка, над лестницей, свешивалось длинное красное полотнище с белыми буквами. Я прочитал четыре строчки:

Расступитесь, Марсы и Венеры!
Я корабль космический веду.
Именем учительницы первой
Назову открытую звезду.

Я вспомнил Серафиму Петровну и подумал, что своего учителя забыть нельзя никогда, потому что он отдаёт нам не только свой труд, но и своё сердце.

Да, Серафима Петровна жила счастьем своих учеников. И не было для неё большей радости, как видеть, что она помогла вырастить хорошего человека.