Тело черное, белое, красное

…Пора бы ему проснуться. Ирина, обхватив рукоятку револьвера, лежащего на коленях, другой рукой толкнула Серегина в бок. Он шевельнулся, белёсые ресницы мелко задрожали, глаза с трудом приоткрылись. С хрустом потянувшись, попытался опустить руки. Шелковые шнуры натянулись. Недоуменно задрав голову вверх и скосив глаза, дернул одной рукой, потом другой. Перевел взгляд на Ирину и, тряхнув головой, попытался отогнать сон.

– Ты чё, Ир? Привязала меня, что ли? - дернул ногой. - Зачем? - скривился в недоуменной улыбке. - Хотя, может, ты и права, - с пониманием ухмыльнулся он, - мне для етого дела руки не нужны. Только брюки мои тебе придется самой стянуть. Я не смогу. - Его глаза возбужденно заблестели. Ирина молча смотрела на него. Серегин облизнул пересохшие губы. - Ну, давай скорее, чего тянешь, я уже хочу… - подмигнул он. - Мне даже интересно. Я связанных баб пару-тройку поимел, а вот так, чтобы сам связанный, - никогда. Ну, давай, скидай одежку, не тяни - глянь, мне уж невтерпеж! - указав глазами на нижнюю часть живота, выгнулся в сладострастном ожидании. - Иди ко мне! Ну!

– Убью я тебя, Саша, - тихо проговорила Ирина, поднимая руку с револьвером.

При виде оружия Серегин, осклабившись, издал звук, похожий на смех. В его сощурившихся глазах появилась обеспокоенность.

– Ну, ты, Ирина Сергеевна, затейница! Ну, развеселила! Силы моей нету! - натужно засмеялся он. - Давай, раздевай одежку-то! Не могу я больше терпеть. Ну!

"Надо же. Не верит. Думает - игра". Ирина, переложив револьвер в левую руку, приподнялась со стула и сверху вниз, с размаху, как тогда он в Бологом, ударила кулаком ему по скуле.

– Ты чего, баба? Сдурела, что ль? - на побагровевшем лице Серегина бешено блеснули глаза. - Ты, слышь, борщи, борщи, да не перебарщивай! А то я и впрямь разозлюсь. - Его руки напряглись, пытаясь порвать шнуры.

– Это тебе, Сашуля, за тот удар, мне по лицу. - Бесцветные брови Серегина поползли вверх. - Наверное, не помнишь уже? В Бологом? - Серегин, плотно сжав узкие губы, пристально смотрел на Ирину, будто силясь припомнить что-то. - А я, видишь, помню! - Она снова опустилась на стул, ощутив нервную дрожь, волной прокатившуюся по телу. - Было вас там в Бологом четверо, а муж мой - один, беззащитный, - она сделала паузу, - как ты сейчас. А я просила, умоляла, не трогайте, отпустите! Ведь он же, Саша, ни в чем не был виноват. Ни перед вами, ни перед властью вашей. А вы убили его. Ни за что. По пьяной прихоти. - Глаза Серегина забегали, крылья носа задергались.

– Ты чего, говоришь-то, Ир? Никак не пойму я. Слышь, попить дай! - он дернулся.

– Лежи, лежи, Сашенька. Я подам. - Она взяла с прикроватной тумбочки графин с водой. - Пей! - плеснула ему в лицо. - Сволочь! - Серегин вздрогнул и жадно облизнул мокрые губы.

– Какого такого мужа? Ты чего, дура, белены объелась?

У Ирины перехватило дыхание.

– Попил, милок? Тогда - слушай. - Поставила графин на место. - Слушай меня внимательно, Серегин. Двое нас осталось. Ты да я. Про мужа моего ты, понятно, уже вспомнил. - Серегин молчал, прерывисто дыша. - Дмитрий Степанович, дружок твой говорливый, который в санатории лечился, - помер. Сказочку мою послушал и… преставился. От переживаний. Чудны дела твои, Господи! - Серегин, не моргая, смотрел на нее. Заметив, что его пальцы сжались в кулаки, Ирина усмехнулась. - Двое других - матрос красномордый - Мальцев, знаешь наверное - с якорем на руке, - мимоходом пояснила она, - и еще один - рыжеватый, на моль похожий, - поморщилась, - Тушкевич… Ну да! Конечно, знаешь! Ты же мне сам про них говорил. Так оба в ресторане, куда я их пригласила, рыбки поели и - туда же, к Степанычу отправились. Видно, рыба в тот день несвежая была, - посочувствовала Ирина окаменевшему Серегину. - Из них ты один остался. И вот я… - она задумчиво посмотрела на револьвер…

– Ах ты, сучка! - прогнусавил Серегин и яростно задергал руками, пытаясь освободиться. - Так ты та самая бабенка? Ой, дурак я! Ой, дура-ак! Как же я тебя не распознал? Чуял ведь нутром, глаза знакомые! Ах ты, контра! Как же ты, змеюка, выжила? Говорил я тогда Степанычу, коли оприходовали дамочку - кончать надо… - прошипел он. - А он, добрая душа, о других товарищах подзаботился. Вот и назаботился. Тебя ж, сука, прямо в тюряге порешить были должны после всего! - его взгляд был полон злобного сожаления, короткие пальцы сжимались и разжимались, бессильные удушить… - Да только знай, стерва, товарищи мою погибель не простят. Ой, не простят! И тебя саму, и графа твово буржуйского живьем порвут! Они ж ведь знают, - его лицо скривилось в хитрой ухмылке, - что я с тобой, сучка, ради дела на связь пошел. Ради дела! Пусти! Пусти меня! - он задергался всем телом. - Не имеешь права!