Читаем Тело каждого: книга о свободе полностью

Тело каждого: книга о свободе

Как и в случае Райха, трагедия поздней жизни Симон не в проблемах с алкоголем и психическим здоровьем. Не в том, что она порой нищенствовала, была несчастлива в изгнании, срывалась в агрессию и превращала свои выступления в хаос. А в том, что свобода, за которую она боролась, так и не победила на ее веку, и уж точно не в том виде, на какой она надеялась. В 1990-х годах во Франции, где она жила, ее спросили о движении за гражданские права, и она ответила с горечью: «Нет никакого движения за гражданские права. Никого не осталось». И все-таки даже на закате своей жизни она пела те же песни. Сан-Паулу, Бразилия, 2000 год. Монументальная, с пучком из косичек, она сидит за роялем и поет «The King of Love Is Dead», и в ее истерзанном, безошибочно узнаваемом голосе всё еще струится сила. В самом конце она прерывается и обращается к толпе: «Сейчас 2000 год, – говорит она. – Нет больше времени тратить время на эту расовую проблему». Она трижды повторяет, как заклинание: «Нет времени, нет времени, нет времени».

Мечта Райха, мечта Дворкин, мечта Нины, их светлое будущее пока так и не наступило. Нет республики ничем не ограниченных тел, свободных мигрировать между государствами, не измученных никакой иерархией формы. Невозможно предсказать, наступит ли это будущее, но если я в чем-то уверена, так это в том, что свобода – коллективное дело, общий проект, который возводят многими руками на протяжении многих веков, и каждый человек для себя решает, мешать этому труду или помогать. Изменить мир возможно. Только нельзя рассчитывать, что он изменится раз и навсегда. Всё можно откатить назад, и каждую победу нужно достигать многократно.

Я всё еще не верю в оргонные аккумуляторы, но мне кажется, Райх смог открыть две нестареющие истины. Я думаю, что груз истории действительно продолжает жить в наших телах. Каждый из нас несет в себе наследие личной и потомственной травмы и окружен сетью правил и законов, разных в зависимости от того, в каком теле ты родился. В то же время мы открыты внешнему и способны влиять на жизнь друг друга самым загадочным образом. Если, как писала Анджела Картер о де Саде, «моя свобода, когда она не признает твою свободу, делает тебя несвободным», то верно и обратное. Вот что отличает марш в Шарлотсвилле от маршей в Вашингтоне в 1963 году или от протестов активистов Black Lives Matter в городах по всему миру весной 2020 года. Что бы ни думали сторонники белого превосходства, претендовать на право отнимать у других людей свободу не есть движение за свободу – как и отказываться носить маску, призванную оберегать здоровье других людей.

Когда я слушаю «22nd Century» – а я слушаю эту песню часто, – я чувствую, как страх расползается по моему телу, словно ядовитый туман. Когда я смотрю в будущее, я вижу пепел. Каждый день я живу в страхе того, что будет дальше, особенно когда думаю о том, к каким зверствам нас неизбежно толкнет нехватка ресурсов. Осталось так мало времени. Почва уже отравлена, айсберги тают, океан замусорен пластиком; новая чума обнажила колоссальное неравенство в том, как наши тела оценивают и защищают. Каждый день, когда я садилась писать, я слышала новые истории о том, как тела калечат из-за их отличий. Проблематичные тела, тела как бесконечный ресурс для надругательств. Происходящее глубоко печалит меня, как и тот факт, что это – под «этим» я имею в виду капитализм – невероятно сложно изменить. Это не тот мир, о котором я мечтаю, а мечтаю я о мире, где различиями дорожат: не планета-тюрьма, а планета-лес.

Существование насилия – это факт, и тем не менее каждый раз, когда я смотрела выступление Вив в «Joe’s Pub» или слушала Нину Симон, я чувствовала, как комната вокруг меня расширяется. Вот что одно тело способно сделать для другого: материализовать свободу, которую ты делишь с другим, свободу, проникающую под кожу. Свобода – это не избавление от груза прошлого. Это стремление в будущее и неистребимая способность мечтать. Свободное тело не обязательно должно быть целым, здоровым или всегда одинаковым. Оно постоянно меняется, меняется, меняется; оно не твердое, оно – текучее. Вообразите себе на мгновение, каково было бы жить в теле без страха, без потребности в страхе. Только вообразите, чего бы мы могли достичь. Только вообразите мир, который мы могли бы построить.