Тело каждого: книга о свободе

Летом 1939 года он один отплыл из Европы в Америку на корабле «SS Stavengerfjord», последнем отчалившем от берегов Норвегии перед объявлением войны. Через двух бывших учеников он устроился на должность доцента медицинской психологии в Университете в изгнании, подразделении Новой школы в Нью-Йорке. Университет в изгнании был основан как пристанище для европейских академиков и интеллектуалов, бежавших из Германии (среди ста восьмидесяти ученых, получивших визы и работу в предвоенные годы, была философ Ханна Арендт).

Через несколько дней после приезда Райха в Нью-Йорк немецкие солдаты вошли в Польшу, и началась Вторая мировая война. Еще три недели спустя, 23 сентября 1939 года, Фрейд умер в Лондоне, в своем красивом новом доме в Мэрсфилд-Гарденс. Он попросил своего врача ввести ему смертельную дозу морфина, не желая больше терпеть агонию неоперабельного рака – пытку, как говорил он сам, хотя в предшествующие недели он облегчал свое состояние только аспирином и бутылкой теплой воды. Надежды на улучшение уже не оставалось.

Райх, сломленный и подавленный, арендовал дом в популярном районе Форест-Хиллс в Куинс; через два года там же поселилась семья Сьюзен Сонтаг. Его поглотила тема рака. Он верил, что опухоль Фрейда – это физическая манифестация его душевного упадка и отчаяния, последствие того же процесса самоустранения, который привел к разрыву с Райхом. Рак – это отрицание жизни, верил Райх, биологический аналог волны насилия и авторитаризма, захлестнувшей Европу. Он превратил свою столовую и подвал в лаборатории, где проводил эксперименты над больными раком мышами. Его дневники того времени испещрены лихорадочными гипотезами о раковых клетках, гниющих тканях, опухолях. Сонтаг пишет в «Болезни как метафоре»: «Теория психологического происхождения рака и введенные Райхом образы сдерживаемой, загоняемой вглубь, затем оборачивающейся против самой себя и приводящей клетки в неистовство энергии заняли почетное место в жанре научной фантастики»[165]. (Не знаю, осознавала она это или нет, но теории, не дававшие ей покоя во взрослом возрасте, родились всего в паре кварталов от школы номер сто сорок четыре, пока она сидела там за партой в пятом классе.)

Во время отпуска в штате Мэн летом 1940 года с Райхом случилось то, что он называл главным откровением своей карьеры, которое сплавило воедино все его теории и предположения. Со своей новой подругой Илзе Оллендорф он снял коттедж в отдаленном районе Рэнджли-Лейкс. Воздух там был очень чистый. Наблюдая как-то раз за ночным небом над озером, он вдруг заметил какой-то проблеск среди звезд. Внезапно его осенило: жизненная сила, которую он так долго искал, на самом деле находится повсюду, эта энергия цвета огней святого Эльма гудит и трепещет в травах и цветах. Он был окружен ею с самого начала, стоя «на дне океана оргонной энергии»[166].

Проблеск в небе над Мэном, хоть это и выглядит как мистическое видение, привел Райха к убеждению, что оргонная энергия, как он называл ее, – это фрейдовское либидо, не метафорическая, но реальная, осязаемая, поддающаяся измерению сила. В результате травмы блокируется именно оргон; и именно оргон вызывает чувство течения. Оргон – это двигатель оргазма, двигатель всего живого. Вернувшись в свою лабораторию в Форест-Хиллс, он соорудил механизм для аккумуляции этого свободного межпланетарного ресурса. На схеме отдаленно похожий на клетку Фарадея (сетчатый короб для экранирования электромагнитных полей), оргонный аккумулятор представлял собой деревянный шкаф размером с человека, сколоченный из сосновых панелей с несколькими прослойками стальной ваты и овечьей шерсти, изнутри обитый оцинкованной сталью. Словно в эзотерическом солярии, пациент получал мощный заряд оргонной энергии, которая, по утверждению Райха, должна была стимулировать его энергетические ресурсы и сделать его более устойчивым к болезням, инфекциям и стрессу.

Есть что-то невероятно печальное в образе Райха того года, сидящего внутри своего прибора, – воплощение одновременно изоляции и чувства постоянной внешней угрозы. Оргонный аккумулятор сказал гораздо больше о психическом состоянии Райха, чем он мог осознать: машина освобождения в форме чулана, в которой ты сидел один, защищенный и отрезанный от внешнего мира. Если верить, что аккумулятор в самом деле работает, то становится не важно, что Райха исключили из Международной психоаналитической ассоциации, что «Секспол» ничего не добился, что Фрейд умер, а сам он оказался сослан прочь от всего, что ему дорого. Его машина могла автоматизировать весь коллективный труд, которым занимался Райх в Европе, упразднить необходимость как в практической терапии лицом к лицу, так и в массовом активизме. Ему не пришлось бы сотрудничать с другими людьми и рисковать быть отвергнутым ими. Самая горькая ирония жизни Райха заключается в том, что он, страстный заступник телесного контакта, создал прибор, подразумевающий полное отсутствие оного.