Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть

Вопросы продолжались: «Кто устанавливал у вас дома правила и следил за соблюдением дисциплины?»; «Как взрослые детей держали в узде: разговаривали с ними, ругали их, шлепали, били или запирали?»; «Как ваши родители решали разногласия между собой?» К этому моменту, как правило, пациенты уже открывались и охотно рассказывали подробную информацию о своем детстве. Одна женщина стала свидетелем изнасилования своей младшей сестры; другая рассказала нам, что первый сексуальный опыт у нее был в восемь лет – с ее дедушкой. Мужчины и женщины рассказывали, как, лежа ночью в кровати, слышали звуки ломающейся мебели и крики своих родителей; юноша спустился на кухню и обнаружил свою мать лежащей в луже крови. Другие рассказывали про то, как их не забирали из начальной школы либо как они приходили домой, обнаружив его пустым, и проводили ночь в одиночестве. Одна женщина, работавшая поваром, научилась готовить для своей семьи, когда ее маму посадили в тюрьму из-за наркотиков. Другой было девять, когда она схватила и выровняла руль машины, потому что ее пьяная мать начала вилять по четырехполосному шоссе в самый час пик.

У наших пациентов не было возможности убежать или как-то спастись; им не к кому было обратиться за помощью, негде было спрятаться. И тем не менее им как-то удалось справиться со своим ужасом и отчаянием. Наверное, они шли на следующее утро в школу, делая вид, что все в порядке. Мы с Джуди поняли, что проблемы у группы с ПРЛ – диссоциация, склонность отчаянно цепляться за любого, кто может помочь, – изначально были их способом справиться с невыносимыми эмоциями и жестокостью, от которой не было спасения.

Когда все пациенты были опрошены, мы с Джуди встретились, чтобы закодировать их ответы – то есть назначить им определенные номера для компьютерного анализа. Крис Перри свел и сопоставил их с подробной информацией о пациентах, хранившейся на центральном гарвардском компьютере. Одним субботним утром в апреле он оставил нам сообщение с просьбой прийти к нему в кабинет. Мы увидели огромную стопку распечаток, поверх которой Крис положил карикатуру Гэри Ларсона, изображавшую ученых, которые не могли разобрать издаваемые дельфинами звуки, в то время как те говорили на испанском. Полученные данные убедили его, что невозможно понять ПРЛ, не изучив язык психологической травмы и пережитого насилия.

Как мы позже сообщили в «Американском журнале психиатрии», 81 процент пациентов, которым было диагностировано ПРЛ в Кембриджской больнице, сообщили о жестоком/пренебрежительном отношении в детстве; в большинстве случаев жестокое обращение начиналось до того, как им исполнилось семь лет (4). Эти данные были особенно важными, их подтвердило исследование, проведенное впоследствии Мартином Тейхером из больницы имени Маклина.

Последствия травмы зависят, как минимум частично, от возраста, в котором она произошла. Исследование показало, что разные формы жестокого обращения оказывают разное влияние на участки головного мозга на разных этапах их развития (5).

Хотя многочисленные исследования, проведенные с тех пор, подтвердили полученный нами результат (6), я до сих пор регулярно получаю на рецензирование научные работы, в которых говорится нечто вроде: «Было выдвинуто предположение, что пациенты с пограничными расстройствами в детстве пережили психологическую травму». Когда предположение становится научно доказанным фактом?

Наше исследование однозначно подтвердило выводы Джона Боулби: чувства детей, которые испытывают глубокую злость или чувство вины либо постоянный страх предательства, основаны на их личном опыте. То, что ребенок боится быть брошенным, не является следствием его скрытой агрессии – скорее, дело в том, что его уже предавали или угрожали бросить, будь то физически или эмоционально. Когда ребенок постоянно наполнен яростью, это связано с пренебрежительным или жестоким обращением с ним. Сильный внутренний конфликт, связанный со злостью, чаще всего вызван тем, что выражать эти чувства запрещено или даже опасно.

Боулби обратил внимание, что когда детям приходится отрекаться от своих сильных переживаний, это приводит к серьезным проблемам, включая «хроническое недоверие к другим людям, подавление любознательности, недоверие к собственным ощущениям, а также склонность сомневаться в реальности всего» (7). Как мы увидим, это имело серьезное значение для лечения.

Наше исследование вывело наше понимание диагноза ПТСР за рамки влияния каких-то конкретных кошмарных событий, заставив нас взглянуть на долгосрочные последствия жестокого и пренебрежительного обращения со стороны взрослых. Кроме того, это подняло еще один важный вопрос: какие методы лечения эффективны для людей, переживших в прошлом насилие, в особенности тех, кого постоянно преследуют суицидальные мысли и кто наносит себе повреждения?