Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть

Чтобы знать, кем мы являемся – чтобы существовать как личность, – нам нужно знать (ну или хотя бы чувствовать, что мы знаем), что является и что было «реальным». Нам нужно навешивать правильные ярлыки на то, что мы видим вокруг себя; нам нужно доверять своим воспоминаниям и уметь отличать их от фантазий. Потеря этой способности – один из признаков того, что психоаналитик Уильям Нидерланд назвал «убийством души». Чтобы выжить, зачастую приходится отказывать себе в осознании происходящего, отрицать его, однако в результате человек теряет всякую связь с самим собой, со своими чувствами и перестает понимать, чему и кому он может доверять (5).

Повторное переживание травмы

Одно из воспоминаний о своей детской травме пришло к Мэрилин во сне: она почувствовала, что ее душат и она не может дышать. Ее руки были связаны белым кухонным полотенцем, а затем она увидела, как ее поднимают за полотенце, обернутое вокруг ее шеи, в результате чего ноги оторвались от пола. Она проснулась в панике, чувствуя неминуемую смерть. Этот ее сон напомнил мне ночные кошмары, про которые мне рассказывали ветераны: им приходили отчетливые образы лиц и частей тела, которые они видели на войне. Эти сны были настолько пугающими, что они старались не засыпать по ночам и дремали только днем, когда у них в памяти не всплывали ночные засады, в которые они попали.

На этой стадии лечения Мэрилин раз за разом захватывали образы и ощущения, связанные со снами, в которых ее душили. Она вспоминала, как в четыре года сидела на кухне с опухшими глазами: у нее болела шея, из носа шла кровь, а отец с братом насмехались над ней, называя глупой девчонкой. Как-то Мэрилин рассказала: «Вчера, когда я чистила перед сном зубы, на меня нахлынуло странное ощущение. Я стала метаться, словно выброшенная на берег рыба, дергалась всем телом, будто мне не хватало воздуха. Я всхлипывала и задыхалась, продолжая чистить зубы. У меня в груди поднималась паника, меня словно кидало из стороны в сторону. Я стояла у раковины, и мне пришлось взять всю свою волю в кулак, чтобы не закричать: «НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ». Она легла в кровать и заснула, однако всю оставшуюся ночь просыпалась каждые два часа.

Воспоминания о травме не сохраняются в повествовательной, упорядоченной форме. У них нет начала, середины и конца.

В одиннадцатой и двенадцатой главах я расскажу о том, что поначалу они возвращаются именно так, как это происходило у Мэрилин: в виде вспышек воспоминаний, состоящих из обрывков восприятия, разрозненных зрительных образов, звуков и телесных ощущений, которые поначалу не имеют никакого смысла, вызывая лишь страх и панику. Когда Мэрилин была ребенком, она не могла рассказать о тех неописуемых вещах, которые с ней происходили, да это бы и ничего не изменило – никто не собирался ее слушать.

Подобно многим другим жертвам насилия в детстве, Мэрилин была образцом жизненной силы, желания жить и быть хозяином своей жизни, энергии, которая противостоит уничтожающей силе травмы. Постепенно я осознал: единственное, что делает возможным выполнять работу по исцелению людей от травмы, – это восхищение стремлению выжить, позволившее моим пациентам пережить жестокое обращение, а затем пережить тот душевный мрак, с которым неизбежно приходится сталкиваться на пути к выздоровлению.

Глава 9. При чем тут любовь?

Потворство, запугивание, травля, изоляция, и, как следствие, беспомощность и самобичевание – ужасающие реалии сексуального насилия над детьми. Любым попыткам ребенка обнародовать тайну противостоит заговорщическое молчание или неверие взрослых. «Не переживай об этом, такого никогда в нашей семье не случится». «Как ты вообще мог подумать о такой ужасной вещи?» «Я больше слышать об этом не желаю!» Среднестатистический ребенок никогда не спрашивает и не рассказывает.

Роланд Саммит, «Синдром потворства детскому насилию»