Тело с историей

Сцена вмиг опустела, темнота ожила, пришла в движение. Актеры выходили из зала, спускались со сцены, по лестницам сверху ссыпались техники, оставили инструменты музыканты. Все молча, торжественно.

Сами по себе выстроились вдоль по проходу в две шеренги и разом, точно держа равнение, повернули головы.

Пахнуло холодом из распахнувшихся дверей. По проходу поплыл гроб со стеклянной крышкой. Яша и Упырь, вежливо отстранив двух впереди идущих, подставили свои плечи. Было абсолютно тихо.

Медленно и торжественно внесли на сцену, тут Яша, оступившись, чуть споткнулся, его угол опасно накренился.

Послышался ужасный то ли хрип, то ли всхлип: «Осторожно, у него спина!..» – но тут же смолк, как будто говорящей заткнули рот. Гуров увидел, что Мария крепко обнимает Лялечку, удерживая, а ту, иссиня-бледную, впившуюся зубами в пальцы, бьет нешуточная дрожь.

Снова заговорил Алексей:

– Друзья. Желающие могут подняться на сцену и попрощаться.

«Стало быть, уже выдали разрешение на захоронение и, по всей видимости, повезут его в Питер, к отцу. Гроб закрытый, это хорошо и правильно, кто его знает, как оно там, после морозильника».

Люди поднимались на сцену, подходили, кто утыкался лбом в стекло, кто даже целовал, иные низко кланялись – все шли да проходили, невесть откуда появилось множество свежих цветов, вокруг гроба вырос красно-зеленый сугроб. Потом в тишине сверху запела скрипка. Яша, отойдя в сторону и взяв гитару, подхватил, мелодия полилась такая красивая, щемящая, что за горло хватало. Вступили второй гитарист, спокойный, молчаливый молодой парень, и Упырь – выяснилось, что его адская машина способна не только вышибать барабанные перепонки.

«Неужели и это его творчество? Да, многолик человек, пока жив, конечно».

Какое-то резкое, странное движение возникло на сцене, Лев Иванович, приподнявшись, увидел, что Алексей бережно, но настойчиво оттаскивает от гроба Юлию, а та что-то быстро, уверенно говорит, продолжая хвататься руками за стеклянную крышку, точно желая открыть ее. Наконец он поднял Лялечку на руки и унес.

«Ну и чувствительная крошка. Или ей эти дарования все нервы измотали? Ничего ж не поделаешь, время, возраст, гормоны. Подойти, что ли, тоже попрощаться?»

Передумал: как-то неловко. Лучше уж проявить уважение по-иному, так будет куда честнее. Провожали гроб аплодисментами.

Алексей, вернувшись, кратко сообщил, что едет на три дня в Санкт-Петербург и что на это время все могут быть свободны.

– Поехали и мы, пожалуй, – позвала Мария. – Ты где там?

– Тут, моя королева. Едем.

– …Что случилось-то там? – спросил он в машине.

– Бедная Юляша, прямо истерика… Наклонилась к крышке да как захрипит: что вы творите, он же живой, он дышит, и всякое прочее в том же роде. Как она подошла, прямо туман изнутри стекла, как раз над лицом, точь-в-точь как от дыхания.

Мария поежилась.

– Жуткое зрелище, и череп этот дурацкий так и валяется. Аж пробило до самого позвоночника… при какой температуре хранят тела в морге, не знаешь?

– Знаю, но не скажу, – мягко ответил Гуров, – ибо знание сие бесполезное. Сейчас приедем домой, примешь ванну и ляжешь в постель.

– Разрешите приступить? – попыталась пошутить она, но получилось несколько жалко.

– Разрешаю.

…Алексей забрался в кабину.

– Ну что, Леха, трогаемся? – спросил Ким.

– Да уж, пора. – Он обратился к водителю: – Шеф, поспеем?

– Чего ж нет, – отозвался он, – главное – из города выбраться, а там по платнику часов за семь долетим.

Ехали в полном молчании, чинно глядя в окна. Потом деятельному Киму это наскучило, он, достав блокнот, принялся что-то писать, перечеркивать, переписывать, грызя ручку. Наконец, точно спохватившись, полез в карман и извлек сложенный лист бумаги, протянул Алексею:

– Держи.

– Что это? – вяло спросил тот, разворачивая.

– Да так.

Алексей пробежал текст глазами: «Я, Жога Ким Сергеевич, паспортные данные… регистрация… настоящим разрешаю безвозмездное использование своего стихотворного произведения…» – и подпись, удостоверенная нотариусом.

Буквы запрыгали перед глазами, чуть не слезы навернулись, он крепко, от души пожал Киму руку:

– Спасибо, брат, не ожидал.

Тот отмахнулся:

– Да ладно. Вспомни меня, если попрошу того же. – Но тотчас, точно спохватившись, добавил: – Нет, лучше пристрели. Хватит уж на старых конях выезжать. Стану собой, а там – как кривая…

В Санкт-Петербург прибыли уже под вечер, пристроили гроб до завтра, стали прощаться.

– Придешь на похороны?

– Нет, Леш, еще камнями забьют. Да и не хочу с ним прощаться. И не получится. Прощай пока. Звони, если что.

Сгорбившись, подняв капюшон, Жога пошел прочь по набережной.

…Через шестнадцать с половиной часов неугомонный Сид упокоился окончательно, под очередные бурные аплодисменты: уйма народу собралась-таки на заснеженном кладбище, несмотря на то что никто никого не уведомлял. Остекленевший, Алексей наблюдал за всем происходящим как из танка, не ощущая ровным счетом ничего. Есть предел людской чувствительности.