- Я спровоцировал их, сеньора. Мое предложение, переданное Афиной, было одновременно провокацией. Если бы они приняли предложение - все закончилось бы благополучно. Если нет - напали бы, как это и произошло. - Я сделал паузу. - Поймите, сеньора, они слишком высокомерные, чтобы не отомстить.
Кажется, это был еще один гвоздь.
Гул в зале усилился, но постепенно стих. Девочки признали, наконец, очевидное - да, высокомерные.
- Кто ударил первым? - сощурились глаза сеньоры министра.
- Одновременно, - вновь честно ответил я. - Мы с Камиллой поняли, что миром не разойдемся, что они приняли решение бить на поражение. И когда ударили, мы ударили в ответ, одновременно с ними.
- Вы провоцировали их?
- Нет.
Мягкий зеленый свет индикатора полиграфа показывал, что я не вру. Вновь по залу прокатилась волна, начавшись в задних рядах и спустившись с галерки.
- То есть, ты подтверждаешь, что они целенаправленно напали на вас первые, хотя могли не делать этого? И вы бы в этом случае не завязали с ними бой?
- Да, сеньора.
И вновь мягкий зеленый свет.
- Я думаю, - обернулась она к членам трибунала в одну и в другую сторону, - все понятно. Мотив ясен, принадлежность каждого фигуранта к попытке противоправного деяния установлена, последовательность событий определена. У кого какие вопросы к мальчику?
- Вы забыли добавить, - невежливо влез я в их разговор, - "осталось установить ВСЕХ виновных", сеньора.
Она непонимающе сдвинула брови.
- Поясни?
- Я говорю, вы забыли добавить, "осталось установить ВСЕХ виновных, а не только сидящих на скамье", - кивнул я на вмиг ожившую, но пока вяло, "сорок четверку".
- Мне кажется, ВСЕ виновные установлены, - еще больше нахмурилась она. - Или ты утаил что-то в своих показаниях?
- Никак нет, не утаивал, сеньора. - Я отрицательно покачал головой. - Просто против оставшихся виновников дать их еще не успел, ибо об этом никто не спрашивал.
- И кто же эти оставшиеся? - с иронией усмехнулась она.
- Сеньоры Сирена Морган, Елена Гарсия и Мишель Тьерри. Я обвиняю их в причастности к этому делу. А именно, в манипулировании подсудимыми с целью подстрекательства к нападению на меня. И считаю, эти дела нужно рассматривать только в контексте, для объективности происходящего, ибо кукловод виновен в свершенном куклой деянии не менее самой куклы.
* * *
Зал слева от меня взорвался. Потребовалось несколько минут, чтобы ропот стих и установилась приемлемая тишина. Только теперь я заметил довольную-довольную улыбку сеньоры главного дворцового стража, переглядывающейся с не менее довольно улыбающимся ее высочеством. Остальные "решающие" так же сияли в той или иной степени.
Но это я и так уже понял. Причем, отыгрывать назад поздно, слово сказано, его не воротишь. Что ж, наступать - так с музыкой, раз более ничего не осталось!
Подбодрив сам себя, я вдруг успокоился. Что ж, запланировать можно выступление, но не его итог. Сейчас начнется самое интересное - бодалово с офицерами-"решающими", и, кажется, я даже рад такому развитию событий. По крайней мере, высказаться мне дадут, не перебьют.
- Ну, хорошо, - улыбнулась сеньора министр, тоже бывшая в курсе предстоящего действа. Видно, ждала от меня выходки, но не до конца была уверена, что я это сделаю. - Раз так - аргументируй. Мы внимательно выслушаем тебя и решим, вымысел это или все же приобщать показания к делу.
Вот и отлично, давно бы так.
- Все началось, когда наказующие, присутствовавшие в момент нашей стычки с Алессандрой Перес, не вмешались, - прокашлялся и начал я новый виток шоу. - На них спустили собак за некомпетентность, но поверьте, сеньора, я в этом заведении достаточно долго, чтобы понимать, некомпетентность тут не при чем. Некомпетентных здесь не держат. Из этого следует вывод, что они должны были дать нам сцепиться.
- Как показала практика, это было только начало, - продолжил я, входя во вкус. - Нас стравливали специально, делая все таким образом, чтобы...
Дальнейшую речь пересказывать нет смысла, я все изложил ранее. В переговорах с "сорок четвертыми", в предложениях, переданных Камиллой, и многих других речах. Я говорил так, что сам бы заслушался - соловьи настолько складно и уверенно не поют. Чувствовал себя Цицероном двадцать пятого века, не меньше. Ввиду груза ответственности, красноречие из меня выходило такой волной, что сметало все на своем пути, будто цунами. Так я не говорил даже на памятном совете хранителей, ибо там речь шла всего лишь о моей жизни, здесь же - о жизнях других людей. Я ДОЛЖЕН был защитить их, и делал для этого все возможное.