Телохранитель моего мужа

Он входит в меня одним движением и останавливается. Я выгибаюсь навстречу и стону с досадой. Я не хочу, чтобы он медлил. Если сейчас он не начнёт двигаться, я сгорю.

Я оплетаю ногами его бёдра, подаюсь навстречу, и наконец-то всё случается так, как хочется: мощно, отрывисто, до упора.

Не знаю, что он там задевает, какие точки находит. В этом акте нет ничего нового — набор фрикций, движений, а только я загораюсь, как новогодняя ёлка. Он зажигает огни в моём теле. Они вначале тусклые, а затем становятся всё ярче и ярче, до тех пор, пока свет не становится ослепительно ярким. Ток проходит по мне молнией. Рвёт зигзагом все предохранители.

— Артём! — кричу я, сотрясаясь. Кричу звонко, на высокой ноте. Оргазм ослепляет меня, не оставляет сил. Кажется, ещё немного — и я взорвусь, разлечусь на части.

— Р-р-рина, — выдыхает мужчина, и я содрогаюсь во второй раз, сжимаясь плотно, до отказа. Чувствую, как пульсирует его член во мне. Придавливаю ногами ягодицы, умоляя их больше не двигаться. И Артём затихает, послушный моей воле. Губы его прижимаются к шее. Там сумасшедше бьётся пульс.

Теперь можно и умереть. Не страшно. Ничего не страшно с этим мужчиной, что лежит на мне и согревает своим теплом не только тело, но и что-то гораздо поглубже.

22. Артём

Это было намного ярче, чем в первый раз. Да что там было-то, господи. Два незнакомца. Каждый хотел выиграть, переиграть, объегорить. Выпендриться, удержать лицо. Сыграть свою партию. То ли на скрипке, то ли в шахматы. А может, на нервах.

Сейчас всё по-другому. Мы сжимаем друг друга в объятиях — так и не расцепились и ещё не остыли. Дышим тяжело, но уже успокаиваемся.

— Не шевелись, пожалуйста, — просит Рина, — а то я взорвусь, и меня не станет.

— Что, так остро? — я всё же не слушаюсь её, перекатываюсь на спину и увлекаю за собой. Пусть полежит на мне голая. Прекрасная. С растрёпанными волосами и розовыми щеками.

— Чересчур.

Она обмякшая и не пытается уползти, спрятаться. Я кое-что ещё замечаю. Синяки на её теле. Много. Наверное, очень неловкая, бьётся без конца об острые углы мебели. Это сарказм. Я знаю, откуда берутся подобные отметины.

— Рина, — мне нравится произносить её имя. Нравится касаться. Я убираю прядь, что упала ей на глаза, двумя пальцами. Нежно, как могу.

— Я старше тебя, — зачем-то говорит она. Невпопад. Но, наверное, она думает об этом.

— Знаю, — приподнимаю брови. — Я теперь кое-что знаю о тебе. По долгу службы.

— Ну, да, — кивает она, — положено. Ага. У меня сестра есть, Ляля.

Никакой логики не могу уловить в её откровениях, но готов терпеливо выслушать, чтобы понять. Мне очень нужно её понять. Недоласканную, недолюбленную, втоптанную в грязь.

— У меня тоже. Марианна. Чёрт в юбке. Не Мария и не Анна, — усмехаюсь, снова вспоминая мать.

— А ещё есть мальчик, — тянет она только одной ей известную нить. — Его Серёжа зовут.

— Сын?

Рина мотает головой, и я слышу, как она осторожно сглатывает.

— Ты ведь спас меня, Артём? Сделал это для чего-то? Вряд ли Алексей тебе заплатит за самоуправство.

Срал я на его деньги. И на него самого клал большую кучу. Но лучше помолчать. Вдруг она… его любит? Женщины непредсказуемы порой.

Она всё же приподнимается. Смотрит мне в глаза. Огромные тёмные глазищи на милом личике. У Рины подбородок острый, и ей так идёт.

— Если им я не досталась, значит либо они, либо Алексей найдут способ сделать мне больно.

— Ляля и Серёжа, — в нашей семье дураков не держат. Теперь я понимаю, к чему она меня вела.

Рина кивает и сползает с меня. Садится в кровати, совершенно не стесняясь собственной наготы. Есть в ней грация и естественность. Какая-то самобытность. И то, что сейчас она раскрепощена и не оглядывается на каждый шорох — не заслуга её мужа.

— Я не знаю, что делать, — вздыхает она и касается пальцами кончиков волос. Морщится недовольно. И я понимаю, почему: волосы у неё были длиннее, а сейчас — короче вполовину, и ей непривычно. Кажется, она наматывала пряди на пальцы, когда думала. И сейчас пытается, но у неё не очень выходит: волосы скользят и не желают подчиняться.

— Поделись, — мне стыдно немного: у Рины проблемы, у неё тревога в глазах плещется, а у меня член снова торчком. Ничего не могу поделать: она возбуждает меня. Наверное, даже дыхание её бьёт молотом в живот.

Нечто подобное испытывают подростки. А я давно уже взрослый. И вот.

— Одна голова — хорошо, а две… — Рина вдруг осекается, я ловлю её взгляд, брошенный туда, где её приветствует мой стойкий оловянный солдатик, вижу, как она краснеет. Кажется, мы квиты: я похож на подростка, она — на девочку, что впервые увидела эрегированный пенис.

— Три головы, — поддеваю её, криво улыбаясь. Понимаю, что сейчас не время язвить, но эта дурацкая шутка ниже пояса странным образом успокаивает и меня, и её. Она выдыхает. Касается пылающих щёк ладонями.

— После той ночи… Ты можешь подумать, что я прожжённая, много повидавшая блядь. На самом деле…