Тем временем

Аннинский (подавшись вперед). Двадцать лет назад, мне кажется, задумали перекрасить фасады, но потом поняли, что краски перепутаны. А когда проступила реальность, оказалось, что не то перекрашено. И вообще можно было бы не перекрашивать, если возвращаемся опять туда же.

Ведущий (поэтически подначивая). Где капля блага — там на страже иль просвещенье, иль тиран?

Аннинский (прозаически не поддаваясь). Где бочка меда, там и ложка дегтя.

Ведущий (смущенно и несколько даже растерянно). Понял.

Дмитриев. Я думаю, что двадцать лет назад подспудная работа культуры и свободы — я не имею в виду только деятельность диссидентов или политических оппонентов системы, я имею в виду деятельность всех, кто читал Пушкина, кто преподавал гуманитарное знание, кто мечтал о свободе, даже не будучи свободным — в сочетании с чудовищно ускорившейся энтропией и распадом, полным распадом советской цивилизации привели к взрыву, каковым явилась перестройка.

Ведущий (продолжает гнуть свою линию). Но итог — благо или зло? Или ни то, ни другое?

Дмитриев (философически). Если мы сейчас сидим и говорим об этом свободно, полагая себя людьми культуры и культурными людьми, то это благо.

Ведущий. Валентин Семенович, когда-то противопоставляли свободу «от» свободе «для». Перестройка — это была свобода «от» или свобода «для»? То, что происходит сейчас вокруг нас, это утрата или обретение?

Непомнящий. Все предшествующие семьдесят лет было, от чего освободиться, поэтому и перестройка была свободой «от». Что очень страшно. И поэтому я склонен считать, что тогда произошла (не умышленная, но оказавшаяся таковой) революция, которая в итоге оказалась попыткой, тоже неумышленной, наверное, вывести Россию из ее традиции национальной, тысячелетней. Пушкин сказал, что Россия вошла в Европу, как корабль, спущенный со стапелей. Так вот она вошла в европейский дом, все думали, что это будет очень хорошо и похоже на революцию Петра. Но Петр был гениальный человек, хотя я его не очень люблю. А здесь, к сожалению, гениев не было. И получилась ползучая катастрофа, которая продолжается до сих пор. Что она принесла? Может быть, в материальном смысле, некоторому числу граждан она принесла благо, но в моральном, духовном смысле зло перевешивает.

Когда начали печатать вещи, которые раньше не печатались, за которые сажали и т. д., я уже тогда (просто потому, что я сорок лет изучаю Пушкина и немножко понял алгоритм истории и культуры), я тогда уже предполагал, что это последнее большое, значительное и, может быть, великое, что есть в веке ХХ. А что будет дальше, не знаю. И я оказался прав. Потому что все лучшее было написано тогда, когда сажали, когда преследовали, убивали. После того, как перестали преследовать, убивать — не сочтите это за цинизм, я не… (Ведущий, опасливо. Сейчас Вас поймают Ваши оппоненты.)… вот сейчас другое время, свобода — и ничего, даже на долю ногтя, похожее по значительности, величию и красоте тому, что создал тот же Платонов не появилось.

Дмитриев (все еще философически, сохраняя вальяжность, но уже в некотором напряжении). Во-первых, я совершенно не считаю, что нынешний деготь, скажем так, имеет непосредственное отношение к тому культурному прорыву. Может быть, мы благодаря тому прорыву и держимся до сих пор, в значительной степени? Кроме того, я считаю это время своим временем и, при всех его издержках, я благодарен судьбе за то, что живу в эти годы. При всех своих страшных снах, испугах и ужасах. Потому что ничего подобного я не ожидал. В жизни есть подлецы, дураки, корыстные люди, в жизни есть праведники, слава Богу. В жизни есть культура, в жизни есть помойка, но одно дело, когда она прикрыта серой пажитью, а совсем другое дело, когда все это перед нашими глазами, и мы должны в каждом случае сделать выбор, вырабатывать свое отношение.