С т а р у ш к а. Вы! А я? Разница. Если бы можно было — вот я здесь, вот я там, посмотрела на них, и обратно, — с радостью. А лететь? В мои годы?
К о с т я. И постарше летают.
С т а р у ш к а. Конечно. Господь бог, например.
К о с т я. Не только.
С т а р у ш к а. Зачем мне смешить людей?
Р а я. Тут нет ничего смешного.
С т а р у ш к а. Не будут смеяться, будут плакать. Вы же всплакнете, когда я помру? Хоть капельку?
Р а я. Что за разговор?
С т а р у ш к а. Всплакнете, всплакнете. И Валя всплакнет. Полететь… Об этом не может быть и речи.
Р а я. Что же вы плачете?
С т а р у ш к а. Очень хочу их увидеть.
Р а я. Тогда летите.
С т а р у ш к а. Кто меня пустит — такую старуху? И американцы, и наши скажут: «Ты с ума сошла?»
Р а я. Не скажут. Поймут: мать хочет взглянуть на сына, которого пятьдесят лет не видела. На его детей. И детей его детей. Это естественно.
С т а р у ш к а. Все равно ничего не выйдет. И потом, я же ничего не сумею.
Р а я. Костя, ты сможешь помочь?
К о с т я
Р а я. Костя вам поможет, Зинаида Григорьевна. Он теперь там, у себя в Интуристе, шишка.
К о с т я. Никакая не шишка. Но попытаться можно.
С т а р у ш к а. Спасибо, дорогой. Вы такой добрый.
К о с т я. Я еще ничего не сделал.
Р а я. Но сделаешь, да?
К о с т я. О чем может быть речь? Я ведь тоже человек. И у меня есть сердце.
Р а я. Сейчас принесу чай.
С т а р у ш к а. И у вас есть сердце. И у нее есть сердце. И дай бог, еще все наладится.
К о с т я. Вы не представляете себе, Зинаида Григорьевна, что такое для меня Раюша.
С т а р у ш к а. Почему не представляю? Что я восемьдесят лет за печкой сидела, что ли? Я себе все даже слишком хорошо представляю. И я вам говорю: капля долбит камень. А сердце женщины и камень — ничего общего.
Р а я. Чай готов.
В а л я. Чего — чай?
Р а я
К о с т я
С т а р у ш к а
В а л я. Вечная история. Опять стираешь?
С т а р у ш к а. Раз пачкается, надо стирать.
В а л я. Господи! Кто на тебя смотрит?
С т а р у ш к а. Ты, например.
В а л я. Мне-то как раз плевать.
С т а р у ш к а. Сама на себя смотрю.
В а л я. Разве что. В твоем возрасте надо, чтобы на тебя стирали.
С т а р у ш к а. Ты же знаешь, я большие вещи отдаю. А маленькие — это физкультура.
В а л я. Ты и на кладбище сама себя понесешь — физкультура. Что сын-то пишет?
С т а р у ш к а. Пока ничего нового.
В а л я. Я Америку себе очень представляю. Видела в театре одну постановочку. Показали, как они там под музыку шкандыбачат. И потом, иностранец у меня есть. Каждый день ему массаж делаю. Шестьдесят лет, а молодые девки звонят. А он
С т а р у ш к а. Ты же была против.
В а л я. А шут его знает, как лучше. Да смотреть на тебя — глаза болят. Но уж коли ехать, так насовсем.
С т а р у ш к а. Ты с ума сошла! Тут же родина.
В а л я. Ты же родом из Одессы.
С т а р у ш к а. Какая разница? Родина — это родина.
В а л я. А что тебе-то от родины отломилось?
С т а р у ш к а. Как — что? Я тут пятьдесят два года была акушеркой. Целый город родила.
В а л я. То — ты. А тебе — что? Муж в могиле. Старший сын — в могиле. Шестьдесят три рубля пенсии и… восемьдесят лет, а самой стирать приходится. Умрешь — никто и не заметит.
С т а р у ш к а. Ты заметишь, Раечка заметит.
В а л я. Только и заметим — комната освободится. Как бы кого не впихнули. Сын-то хорошо там живет?
С т а р у ш к а. Пишет — виллу на океане на лето снимает. Дачу то есть. Две машины.
В а л я. Обалдеть. И ты еще сомневаешься? Вот что значит — ты массажа не делала.
С т а р у ш к а. Ну и ну! А почему ты сегодня не работаешь?
В а л я. Выходной себе устроила. Кишки болят. Ничего, авось мои бабы за день не растолстеют. Жрут в три горла, а массажистка им пузо сгони.
С т а р у ш к а. Говорят, от массажа массажистка худеет.