Темная Башня

Патрик тут же кивнул, но Роланд достаточно долго пробыл с ним в одной компании, чтобы знать: кивок означает слишком мало, а то и ничего. Он всегда стремился доставить собеседнику удовольствие. Спроси его, равняется ли девять плюс девять девятнадцати, он бы кивнул с тем же энтузиазмом.

— Когда ты не сможешь увидеть звезду с того места, где сидишь… — Собственные слова доносились откуда-то издалека. Ему оставалось лишь надеяться, что Патрик слышит его и понимает. Тем более что лишенный языка юноша уже взял альбом и отточенный карандаш.

И это моя лучшая защита, — пробормотал внутренний голос Роланда, когда тот шел к горке шкур, что лежали между Хо-2 и костром. — Он не заснет. Пока будет рисовать, не так ли?

Стрелок надеялся, что так и будет, но знать наверняка не мог. Да его это и не волновало, потому что он, Роланд из Гилеада, в любом случае собирался улечься спать. Он сделал все, что мог, а теперь хотел только одного: закрыть глаза.

— Один час. — Он сам едва слышал свой голос. — Разбуди меня через час… когда звезда… когда Древняя Матерь скроется за…

Договорить Роланд не смог. Даже не узнал, что перестал говорить. Усталость схватила его и мягко забросила в глубокий, без сновидений сон.

7

Мордред наблюдал за всем этим через дальновидящие стеклянные глаза. Он горел в лихорадке, и ее яркое пламя, пусть временно, но отогнало усталость. С живым интересом он следил за тем, как стрелок разбудил немого юношу, Художника, и заставил того собирать хворост для костра. Как Художник, закончив порученное дело, вновь собрался заснуть, до того, как Роланд сумел бы остановить его. Этого, к сожалению, не произошло. Они разбили лагерь в роще засохших тополей, и Роланд подвел Художника к самому высокому дереву. Указал на небо. Звезд на нем хватало, но Мордред догадался, что старый Белый Стрелок-папуля указывал на Древнюю Матерь, самую яркую из них. Наконец Художник, у которого, похоже, было далеко не все в порядке с головой, начал понимать, чего от него хотят. Он взял альбом и уже принялся рисовать, когда старый Белый Папуля, волоча ноги, отошел на пару шагов, бормоча инструкции, на которые Художник не обращал ни малейшего внимания. Старый Белый Папуля рухнул так неожиданно, что на мгновение Мордред испугался, что последний участок пути доконал его, и сердце этого сукиного сына перестало биться. Потом Роланд шевельнулся, устроился поудобнее, и Мордред, лежащий на небольшом холме примерно в девяноста ярдах к западу от пересохшей реки, почувствовал, как замедлились удары собственного сердца. И хотя старый Белый Стрелок-папуля выдохся донельзя, его выучки и родословной (а род свой он вел от самого Эльда) вполне хватило бы для того, чтобы он проснулся, и уже с револьвером в руке, в ту самую секунду, когда Художник издаст один из своих бессловесных, но дьявольски громких криков. В животе Мордреда начался очередной приступ схваток, сильных, как никогда. Его сложило пополам, он изо всех сил старался остаться в человеческом обличье, борясь с криком, борясь за жизнь. Прямая кишка издала какие-то звуки, мерзкая коричневая жижа поползла по ногам. И в этой жиже его обоняние, сверхъестественно острое, обнаружило запах не только экскрементов, но крови. Он думал, что боль никогда не прекратится, будет только усиливаться, пока не разорвет его надвое, но в конце концов она начала отступать. Он посмотрел на левую руку и не удивился, увидев, что пальцы почернели и слились. Они более не могли стать человеческими пальцами; он верил, что теперь его хватит только на одну трансформацию. Мордред смахнул со лба пот правой рукой и поднес бин-докуляры к глазам, молясь Алому Папуле, чтобы сон сморил глупого немого юношу. Но тот сидел, привалившись спиной к сухому стволу тополя, и рисовал Древнюю Матерь. В этот самый момент Мордред Дискейн ближе всего подошел к отчаянию. Как и Роланд, он думал, что рисование — единственное, что может удержать этого идиота от сна. А потому, чего не пойти на трансформацию в этот самый момент, когда жар лихорадки питает его своей разрушительной энергией? Почему не рискнуть? В конце концов добраться он хотел до Роланда, не до юноши. И конечно же, мог в паучьем обличье подобраться к стрелку достаточно быстро, чтобы успеть схватить и поднести к пасти. Старый Бедный Папуля сможет выстрелить раз, даже два, но и он, Мордред, сможет пережить пару пуль, если летящие кусочки свинца не попадут в белый нарост на спине паука: мозг его второго тела. А подтащив к пасти, я уже не выпущу его, пока не высосу досуха, не превращу в пыль-мумию, как другую, Миа. Он расслабился, готовый позволить трансформации прокатиться по его телу, и тут другой голос заговорил у него в мозгу. Голос Алого Папули, который сидел в заточении на балконе Темной Башни и нуждался в живом Мордреде, хотя бы еще на один день, чтобы тот смог освободить его.