Читаем Темная Башня. Путеводитель полностью

При создании своей главной книги Кингом использованы многие источники: произведения Толкиена, и не только «Властелин колец», спагетти-вестерны, «Волшебник страны Оз», стихи Т. С. Элиота, книги о Гарри Поттере, «Дон Кихот», произведения Эдгара По, Томаса Вульфа, «Ромео и Джульетта», греческая мифология. Эдуард Брайант говорит: «Все это так необычно, не похоже на все остальное, созданное автором. И если воображение можно считать скелетом, поддерживающим мускулатуру, кровь и кожу ассоциативного творческого процесса писателя, тогда я подозреваю, что этой работой Кинг наиболее близко подошел к вышеуказанному описанию»[333].

Закрывая книгу, не очень понятно, какой Роланд герой, трагический или драматический. Он успешно завершает поход, решает непосильную задачу, которую так давно взвалил на себя, пусть по пути погибло много его товарищей, но то же самое произошло и с Одиссеем. Хотя он возрождается вновь, он терпит поражение в личном походе. Кинг оставляет читателям искру надежды. Возможно, последнему стрелку удастся измениться, и однажды он поймет истинный смысл послания ка, и, став другим человеком, поднимется на вершину Башни, пройдя один за другим все пролеты по девятнадцать ступеней, и найдет там… что? Судьбу, которую Роберт Браунинг оставил воображению читателей?

А может, Роланд придет к осознанию того, что его личный поход стоит слишком дорого, требует принесения слишком больших жертв. Возможно, он решит, что спасение мира — достаточно масштабная задача, выпавшая на долю одного человека, и теперь ему остается только познавать окружающую его жизнь, прожить остаток отпущенных ему дней, даже не пытаясь пройти те мили, что еще отделяли его от Темной Башни.

ГЛАВА 12

Искусство и акт творения

«Две сферы, искусство и мастерство, слились воедино».

(ТБ-1)

«Все, что от него требуется, так это написать правильную историю. Потому что некоторые истории живут вечно».

(ТБ-6)

В окне «Манхэттенского ресторана для ума», книжного магазина, принадлежащего Келвину Тауэру, на черной доске, на таких в ресторанах пишут меню, посетителям предлагаются следующие «Особые блюда дня»: «Раймонд Чандлер вкрутую», «Зажаренный на сковороде Уильям Фолкнер» и «Охлажденный Стивен Кинг».

Для Стивена Кинга появление в собственном произведении не в диковинку. Его книги настолько прочно вошли в культурное сознание, что персонажи, которые живут в нашем мире, должны знать их и упоминать о них, чтобы казаться реалистичными. Когда в «Мертвой зоне» на танцах на выпускном вечере возникает пожар, персонажи книги вспоминают о «Кэрри», книге, которую упоминал Динки перед сражением в Алгул Сьенто. Флагерти, чел, который возглавлял отряд преследователей Джейка в тоннелях под Нью-Йорком, отходящих от «Дикси-Пиг», ребенком читал «Глаза дракона». Часть «чувства реальности», которое ощутил Эд Ферман, редактор «ФиСФ», в эпопее — от осознания персонажами тех фантастических миров, которые создали до них. Да, они сами живут в фантастическом мире, но знакомы с «Властелином колец», «Волшебником страны Оз», «Хрониками Нарнии» и «Уотершипским холмом».

Эдди видел фильм Стенли Кубрика «Сияние», а также читал книгу, написанную Беном Мейерсом, персонажем «Жребия». Ему не знаком писатель по фамилии Кинг, и он даже говорит, что, по его разумению, Кинг существует только в Ключевом земном мире. «Сияние» может быть одной из тех историй, вроде «Чарли Чу-Чу», которые настолько важны, что в разных реалиях их пишут разные авторы. Эдди также слышит во сне первую фразу «Стрелка», хотя она вроде бы принадлежит Томасу Вульфу. Отец Каллагэн верит, что человек, который придумал его, может существовать только в одном мире.

Кинг иногда вставляет упоминания о себе, как об авторе, в некоторые из своих книг, и косвенно[334], и напрямую[335]. Однако он сделал еще один шаг вперед, не ограничившись упоминаниями о себе, когда, правда более молодым, появился на страницах «Песни Сюзанны» и встретился с Роландом и Эдди в Западном Мэне в 1977 году. Причем не просто появился, но и принял непосредственное участие в событиях, описываемых в романе[336].

В «Слейде», предшественнике эпопеи «Темная Башня» (см. «Вступление»), попавшая в беду героиня кричит: «Ты появился в самый последний момент!» — на что Слейд отвечает: «Я всегда так делаю. Стив Кинг за этим следит»[337]. Слейд знает, что он — вымысел, но Кинга в истории нет.

В «Синем воздушном компрессоре» автор прерывает действие, чтобы обратиться к читателям, но сам никакого участия в этом самом действии не принимает.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука