Темная дикая ночь

— Да уж, особенное после обсуждения члено-фоток НеДжо.

Он морщится, кладет банан в сторону и насыпает в миску хлопья.

— Передай мне нож.

Хихикая, я хватаю один, и он закатывает глаза. Каждый раз, когда он произносит «нож», я ничего не могу с собой поделать. Это один из тех немногих случаев, когда он говорит, прямо как Пол Хоган [20].

— Ты на самом деле думаешь, люди будут меня узнавать? — покусывая ноготь на большом пальце, спрашиваю я.

Я сейчас ни капли не готова столкнуться лицом к лицу с идеей, что Рэйзор марсианин, поэтому, как ни странно, проще сосредоточиться на публичной стороне происходящего.

Оливер смотрит на меня, изучая мое лицо. Знаю, о чем он думает, когда его глаза опускаются на мой пирсинг в губе: я не сильно скрываюсь от людей.

— Разве они уже иногда не узнают?

— Только фанаты, и только дважды.

— Ну теперь их явно будет больше, — с невозмутимым спокойствием говорит он. Порой мне хочется поместить его в клетку со львом и измерить кровяное давление.

— Меня от этого мутит, Оливер. Будто мне теперь нужно надевать на голову пакет.

Он смеется и качает головой.

— Да ладно тебе, Лола. Давай не драматизируй. Ты всегда так грациозна и вежлива, почему ты думаешь, что тебе будет трудно?

— Это не так, — шепчу я.

Продолжая смотреть на меня, он самую малость качнул головой.

— Иногда мне хочется заново с тобой познакомиться, — нарезая банан поверх хлопьев, говорит он. — И уделить больше внимания.

Мое сердце катапультой отправляется в горло.

— И что это значит?

— Это значит именно то, что я сказал, — он перемешивает смесь в тарелке. — Ты чертовски потрясающая. Я хочу встретиться с тобой в первый раз снова. И хочу, что он был другим: только мы с тобой, вот как сейчас.

— С хлопьями и кофе вместо Стрипа в Вегасе?

Оливер встречается со мной глазами, и я знаю — просто знаю, и все— что он вспомнил мое неуклюжее предложение. Я наблюдаю, как он ищет нужные слова.

— Я просто говорю о ситуации, где никто не чувствует себя под давлением…

— Я не виню тебя за ту ночь, — перебиваю я. Мне нужно отделить сам момент от неприятного чувства. — Это было верное решение.

Он удерживает мой взгляд чуть дольше, после чего, слегка улыбнувшись, приступает к еде.

Я опираюсь на стойку, попивая свой долгожданный нектар богов, и наблюдаю, как Оливер ест. Можно сказать, что он худощавый: длинные линии, стройный, размахивает руками при ходьбе, весь состоит из острых углов. Но кроме того, он сильный. Прекрасно вылепленные мышцы бицепсов и плеч. Широкая грудь, переходящая в узкую талию. Я могла бы нарисовать его, думаю я. Я могла бы нарисовать его и даже сама удивляюсь тому, что вижу.

— О чем задумалась? — с полным ртом хлопьев спрашивает он. — Ты так уставилась на меня, будто удивлена, что у меня есть руки.

— Я подумала, а что, если я тебя нарисую.

Чувствую, как мои глаза округляются. Я совершенно не собиралась говорить это вслух, и мы оба это знаем. Оливер застыл так же, как и кровь в моих венах. Он смотрит на меня, словно ждет моих объяснений, но я не в состоянии вымолвить ни слова. Когда я нервничаю, в моем мозгу что-то отключается, словно захлопывается дверь.

Идут минуты, и все, что я слышу, — это собственный пульс и звуки ложки и тарелки Оливера. Нам не в новинку быть в тишине, но сейчас это слишком тяжело.

— Так значит, хочешь?

Я поднимаю взгляд на его лицо.

— Чего хочу?

Он берет ложку рисовых хлопьев, жует и глотает.

— Нарисовать меня.

Мое сердце расширяется

расширяется

расширяется

и взрывается.

— В этом нет ничего такого, Лола. Ты художник. А я осознаю, что я немного полубог, — он подмигивает и наклоняется, чтобы зачерпнуть еще ложку хлопьев с молоком.

Хочу ли я нарисовать его? Черт, да, и давайте уж начистоту: я делаю это постоянно. Но обычно по памяти, и, по крайней мере, он не в курсе, что я его рисую. А идея беспрепятственного визуального доступа к этому лицу, к этим рукам, жилистым предплечьям и широким плечам…

— Хорошо, — почти пищу я.

Он смотрит на меня, немного приподняв брови, как бы спрашивая: «Ну и?» И прежде чем успеваю это обдумать, я выхожу и несусь в свою спальню, копаюсь на столе и нахожу большой блокнот и угольные карандаши. Я слышу, как он поставил тарелку в раковину и включил воду, чтобы вымыть ее.

В моей голове каша, связные мысли исчезли напрочь. Я понятия не имею, что сейчас делаю, но если Оливер хочет, чтобы я его нарисовала… блин, да. Я заполню эскизами весь этот чертов блокнот.

Бегу назад в гостиную и чуть не падаю, поскользнувшись на деревянном полу в своих носках и успев схватиться за стену как раз в тот момент, когда Оливер, стоя ко мне спиной, смотрит в огромные мансардные окна. Он тянется рукой за спину и снимает футболку через голову.

О.

О-о-о.

— Ох, — тяжело вздыхаю я.

Он резко разворачивается и смотрит на меня, выражение его лица становится подавленным.

— Мы так не будем? О боже, мы же не будем так. Только лицо и все такое, — держа футболку у тела, он добавляет: — Твою мать.