Темная дикая ночь

Есть что-то притягательное в том, чтобы уехать подальше от дома, — внезапно все на свете кажется возможным.

Мы можем остаться здесь хоть на целую неделю.

Можем притвориться, что ни тут, ни дома у нас нет никаких дел.

Можем изменить все происходящее между нами.

На панно изображена девушка, раскинув руки и закрыв глаза, падающая спиной вперед.

Он выбирает два табурета у бара, помогает мне снять пальто и садится. Его прикосновения запускают мой пульс на сверхскорость: руки твердые и уверенные, пальцы без стеснения тянут воротник моего пальто и стаскивают его вниз, касаясь спины. Он кладет ладони мне на голые плечи и спрашивает:

— Нравится?

Мне хочется уточнить, что именно, но когда он кивком показывает на табуреты, до меня доходит, что он имеет в виду место, где сесть.

Нет, все же это не лучшее место, чтобы начать сдвигать границы этих по-прежнему платонических отношений.

— Идеально.

Он ловит взгляд бармена, машет ему, и мы молча ждем, пока тот насухо вытрет стакан, отставит его и направится к нам.

Происходящее ощущается свиданием.

— Тебе «Манхэттен»? — спрашивает Оливер.

— Да, пожалуйста.

Он делает заказ для нас обоих, благодарит и поворачивается ко мне. А мое сердце хочет прыгнуть из моего тела в его. Боже мой. Вот, значит, каково это — окончательно потерять из-за кого-то голову? Когда сердце становится гибридом: наполовину моим, наполовину его. И грохочет так сильно, стремясь выскочить наружу. А грудь болит, желая впустить его сердце внутрь.

— Как ты себя ощущаешь из-за всего этого? — спрашивает Оливер.

В то время как стук в груди усиливается до ощущения приближающегося обморока, удовольствие тянет за собой еще одно менее приятное чувство: страх.

Когда я слышу аромат хлеба, у меня текут слюнки.

Когда вижу карандаш, я тут же хватаюсь за него.

Но когда хочу кого-то, — нервничаю.

Что будет, если разум решит перестать вставать на пути? Или же сердце-гибрид иссохнет, оставив нам обоим такую же половину желаемого?

Должно быть, он ощущает мое напряжение, поэтому, одним пальцем касаясь моего подбородка, поворачивает мое лицо к себе и добавляет:

— Я имею в виду фильм, Сладкая Лола. И книгу. Сегодняшний вечер.

— Ой, — я чувствую себя идиоткой. Паника исчезает, и я так широко улыбаюсь, что смешу Оливера. — Думаю, все довольно неплохо.

— Я едва был знаком с тобой, до того как все это началось, — говорит он. — Рэйзор вышел почти сразу после Вегаса, и с самого начала у меня ощущение какого-то вихря. И ты, похоже, поначалу не особенно верила, что это произойдет. Хотел бы я мельком взглянуть на Лолу до этих забот.

— Та Лола была студенткой, — напоминаю я ему. — Вся на нервах от экзаменов и платы за жилье.

Он кивает и переводит взгляд на мой рот. Никакого смущения; он делает это умышленно.

— Иногда я забываю, насколько ты юная.

Не знаю, почему, но мне нравятся его слова. Это ощущается извращенно, будто он меня немного растлевает.

— Я не чувствую себя такой уж юной.

Он медленно выдыхает через нос.

— Тебе пришлось рано повзрослеть.

— Тебе ведь тоже, да?

Я так мало знаю о его жизни до университета. Он никогда не рассказывал о братьях или сестрах, о родителях. Раз или два упоминал про бабушку с дедушкой, но допытываться не в наших правилах. По крайней мере, так было до сих пор. И мне хочется сломать эту традицию.

Оливер смотрит мне в глаза, но мы оба поворачиваемся в сторону бармена, который ставит перед нами напитки.

— Счет не закрывать? — спрашивает он нас.

— Да, конечно, — отвечает Оливер, достает кошелек и протягивает ему карточку.

Бармен отворачивается, и тут до меня доходит.

— Что? Подожди, — я завожу руку за спину, нащупывая сумочку. — Подожди. Это я должна угощать! Я ведь притащила тебя сюда.

— Лола, — говорит он, останавливая меня и качая головой бармену, чтобы показать, что он по-прежнему платит. — Постой. Не имеет значения, кто угощает.

— Имеет, но спасибо.

Оливер усмехается.

— Всегда пожалуйста.

Виновато улыбаясь, я снова вешаю сумочку на спинку.

— Это странно — забыть, что я теперь могу заплатить за напитки?

— Я так не думаю, — он проводит кончиком пальца по краю стакана. — Господи, я помню, как долго отходил от мышления полуголодного студента. Мой отец умер пять лет назад и оставил мне кое-какие деньги, — длинные пальцы обхватывают стакан, и, поднеся его ко рту, он делает глоток. Мне хочется попробовать виски с его губ. — Это было огромное потрясение. Я не видел его с семи лет. Жил у бабушки с дедушкой. Почти все детство думал, что отец сидел на героине.

Я моргаю, спешно пряча свой полный неуместной похоти взгляд.

— Что?

Он кивает.

— Поэтому когда со мной связался юрист сообщить о его смерти — плюс об отличной новости, что я унаследовал его деньги — я был в ярости. Он жил своей жизнью, успел заработать денег, скопить их, но даже не озадачился вернуться ко мне.

Я ощущаю начинающие выступать слезы, жар и ком в горле, когда на его лице вижу боль.

— Я не знала о этом.