Темная душа: надо память до конца убить

Большой кузнечик повернулся, как для атаки, и широко скакнул с ладони. Бойс отдернулся назад от неожиданности, затряс головой. Что-то зашевелилось за воротником рубашки, переползло в волосы. Катриона захохотала. Запустила в его кудри обе руки, ловя верткого война с холма, и поймала. Кузнечик прыгнул в траву. Бойс, взявший девушку за предплечья, разжал пальцы. Катриона откланялась, садясь, руки ее скользили в его пальцах. Она так и не отняла запястий. Бойс сам прервал контакт.

– Не делай так больше, Катриона, – негромко сказал он, чувствуя на подушечках пальцев льдистую хрупкость запястий, которые только что держал.

– Бойс, – она глубоко заглянула ему в глаза, он увидел призыв в серебряном взгляде. Ему показалось, что изнутри его сжигает раскаленная головня. Пышет жаром в самом центре солнечного сплетения.

«Я теряю рассудок», – его бросило в пот.

Милле высунулся из-за мольберта.

– Что опять? – проворчал он, – Катриона балуется? Надо быть послушной, девочка, ты ведь леди.

– Любопытный Милле, – ответила небрежно Катриона, откидывая локоны на спину.

Ее налившаяся грудь четко прорисовывалась под тонкой тканью платья. Ее удлиненная талия, босая нога с маленькими пальцами, узкая лодыжка. Ее смех и беззаботное щебетание. Выгоревшие брови. Волосы, совсем недавно скользнувшие по его щеке, когда она ловила кузнечика. Бойс догадывался, что отравлен, что болен. Он не мог сидеть рядом с ней. Не мог. Но сидел. Каждый день с начала мая – а ведь через неделю уже июнь. И рисовал ее, чтобы хоть как-то занять себя, обмануть руки. Главное полотно в жизни? Ересь. Он – опиумист. Все что ему нужно – новая доза каждый день. Новая доза сказочного видения.

Они с Милле шли пешком в сумерках домой. Бойс молчал, еле переставлял ноги, нес сумку Джона с красками и свой блокнот. Внутренний огонь все еще жег его.

– Ты едва тащишься, – раздраженно сказал существенно обогнавший его Джон. – Тебя влечет назад? На поляну?

– Что ты мелешь? – Бойс пошел скорее.

– Я говорю, что вижу, Бойс. Ты сам не свой сегодня. Уже не в силах контролировать себя? Ты, надеюсь, помнишь, кто эта девушка? Она невинное дитя. С помраченным сознанием.

– Ты надышался краски, Милле. Тебе являются химеры. Я знаю, кто эта девушка. И даже искать оправдания на твои предположения считаю гнусным. Недостойным джентльмена.

– Ну-ну, – примирительно забормотал Джон, удивленный его злым тоном, – Ни разу не видел тебя раздраженным. Обычно ты шутишь.

– Ты переходишь все границы.

–Я беспокоюсь о тебе, Бойс. Ты мой близкий друг. Мой брат, – весомо сказал Джон и остановился, – Прислушайся ко мне. Ты не правильно смотришь на нее. Не правильно с ней говоришь, дотрагиваешься до нее. Не надо, Бойс. Ты ходишь по краю. Я тоже мужчина. Я знаю, что искушение сильно. Но случай не тот и…

– Не продолжай! – оборвал его Бойс, почти крича и бледнея, – ты меня оскорбляешь! Я и в мыслях не имел ничего подобного! Катриона мне словно младшая сестра.

– Да! Да! – Милле обнял его, – Хорошо. Теперь я спокоен. И для меня она сестра. Все? Остыл? Идем. Я больше не скажу ни слова на эту тему. Смотри, какая безобразная туча наползает со стороны моря.

– Будет буря, – ответил Бойс отрешенно, трогаясь в путь, – ночью все зальет, дороги размоет. И завтра будет дурить.

– Завтра отдохнем, – обрадовался Милле, – Переведем дух, успокоимся. Оно к лучшему.

Бойс напугался сказанного, но виду не подал. Во рту у него пересохло, тело заломило. Она предстала перед ним, живая и манящая. Безумная. Нет. Милле прав. Не надо.

«Я увижу ее, – будто со стороны услышал он собственную злую мысль, – Я не намерен жить без нее целый день. Увижу. Одним глазком. А если нет, сгорю к чертовой матери. Я болен».

Сунув руки в карманы брюк, Бойс стоял у окна любимой гостиной матери, обставленной по ее вкусу. Здесь были стол и стулья причудливого оформления, секретер красного дерева у одной стены, у другой – стеллаж с тяжелыми книгами, в углу рядом с дверью, ведущей на лоджию, диванчик, обитый небесно-голубым шелком – вся мебель в стиле эпохи Регентства. Стены были отделаны панелями из седого дуба, украшены картинами – одна принадлежала кисти известного итальянского живописца, другие нарисовал Бойс в пору обучения в Академии.

– Если про английскую погоду можно сказать – плохая, и только, то шотландская погода требует иного описания, – сказала леди МакГрей, гладя серую кошку, свернувшуюся у нее на коленях, – Она отвратительна, чудовищна, лжива. Вечером ветвь не шелохнется, соловей заливается негой. А ночью в небе воют тысячи ведьм, и кто-то злой терзает когтями сад. Утром – только взгляните в окно – как ни в чем не бывало, солнце. Но не обманывайтесь, Джон, сие благополучие – не больше, как видимость, мираж. Стоит сунуть нос за порог, тронуться в путь – из-за гор примчатся тучи, и ночной шабаш повторится с худшим размахом.

Слушая мать, Бойс посмотрел на горизонт. Словно в подтверждение ее слов над лесом клубились тучи.