Темная комната

Какой-то молодой человек уступает Лоре место на задней площадке, и они с Петером усаживаются возле двух молодых женщин. Одна из них блондинка, другая шатенка. Одеты в залатанные пальто и старые потрескавшиеся туфли, но на губах помада, и сидят боком, аккуратно скрестив ноги. Лора, заложив волосы за уши, обрывает с юбки распустившиеся нити.

Женщины читают газету. Что-то бормочут, показывают друг другу, качают головами. Та, что с темными волосами, замечает Лорин взгляд и, ободряюще улыбаясь, поворачивает газету, чтобы ей тоже было видно. Трамвай трясется и качается, Петер стоит у нее на коленях, тараторя что-то ей прямо в ухо. Лора пробегает глазами по свежеотпечатанным колонкам, постоянно натыкаясь на одни и те же слова: тюремные лагеря и трудовые лагеря, преступления и судебные разбирательства. Женщина переворачивает страницу, и открываются фотографии. Темные, зернистые, на плохой бумаге, но до боли знакомые. Те же человеческие трупы. Проволочные заграждения и изможденные лица, груды костей, ботинок, очков.

– Это американские актеры, да?

Лора указывает на фотографии. Шатенка разражается смехом. Светловолосая замечает, что это не смешно.

– Нет. Это евреи.

Лора краснеет. Шатенка выходит из себя.

– Посмотри на них. Они не притворяются, они мертвые.

Перелистывает страницу. Лора узнает черные воротники с яркими нашивками. На снимках – люди в форме. На портретах – ясноглазые мужчины: SS, SA, гестапо. Шатенка тычет в них пальцем.

– Это они их убивали. Душили газом и расстреливали.

– Хайде! Она еще ребенок.

– Ну, тогда пусть прочтет про себя.

Лора смотрит на безупречную красную линию губ. Сердце скачет, трамвай трясется и катится. Наконец тормозит на остановке. Шатенка, поднявшись, протягивает газету Лоре. Ее спутница-блондинка тоже встает.

– Пожалуйста, не надо ей больше ничего показывать. Хватит с нее.

– Американцы говорят, что убудут рассказывать об этом детям в школах. А англичане хотят ввести уроки демократии.

– Прошу тебя, довольно политики.

Блондинка обращается к Лоре.

– Знаешь, это были плохие люди, и они сейчас сидят в тюрьме, где и полагается быть плохим людям. Вот так.

Женщины выходят. Лора оглядывается на других пассажиров, в трамвае много людей, и все о чем-то разговаривают. На нее никто не обращает внимания и трамвай катится дальше. Она сдвигается с газетой на край сидения, Петера сажает к окну. Пролистнув страницу со скелетами, раскрывает сразу портреты. Внимательно рассматривает форму, глаза, линии носа и подбородка. На некоторых военных такая же форма, какую носил фати, но его лица не видно.

* * *

– Ты видел фотографии, Томас?

– Какие фотографии?

Томас стоит в дверях и щурится от солнца.

– Со скелетами. С мертвыми людьми!

– Боже!

У Лоры сводит живот. Она стоит на пороге подвала с Петером, который рвется из рук, пытаясь дотянуться до кармана ее фартука, где лежит узелочек с сахаром. Томас молчит, прикрываясь от солнца худой рукой.

– Их теперь наказывают. Тех, кто убивал.

Сердцу Лоры становится тесно в груди. Томас кивает и трет лоб.

– Ты сама говорила Лизель, что так и будет.

– Знаю. И уже начали?

– Да, я видел в газетах.

Его лицо бледнее обычного. Он отворачивается. Возвращается в подвальный сумрак. Идет, вытянув вперед руку, как будто для того, чтобы не упасть, пальцы чертят по осыпающейся штукатурке. Известка со стуком падает на пол.

– Томас!

Лора осторожно спускается вслед за ним в прохладную темноту, ничего не видя перед собой после ослепительного дневного света.

– Женщина в трамвае сказала, что это настоящие люди.

– Да.

– Это евреи. Она так сказала.

Глаза постепенно привыкают, и она уже может различить Томаса. Он стоит к ней спиной, подняв плечи, как будто отгородившись стеной, но она должна это спросить.

– Томас! Помнишь, ты говорил Юри, что у многих отцы сейчас сидят в тюрьме?

– Что?

Томас медленно поворачивается, и Лора видит, как растягивается его рот, обнажая уцелевшие зубы.

– Что тебе от меня надо?

У Лоры отпускает живот. В подвале раздается тяжелое дыхание Томаса.

* * *

Лора не ходит в подвал всю неделю. Только провожает Юри после полудня. Он укоризненно смотрит на нее за столом, шепотом выговаривает вечером в темной спальне. Говорит, что Томас про нее спрашивает, интересуется, почему она не приходит.

Лора долго потом не спит, жжет лампу у изголовья. Борется со сном, лишь бы не видеть вновь тех картин, что прячутся в глазах, тех нитей, что переплетаются в темноте.

А днем у нее слипаются глаза. Она дремлет, покачиваясь с Петером в трамвае, стоя с Лизель и Вибке в очередях, сидя за столом у окна с ома.

Мысли вертятся вокруг мутти, фати и Томаса, она гонит их, но они возвращаются.

* * *

Дело к вечеру, а Юри все нет. Ома уже дважды просыпалась и спрашивала, где он, беспокоясь, как бы он не убежал играть на развалины.

– Это опасно, Ханна-Лора. Говорила я ему, чтоб держался от них подальше.