Темная лощина

Но Эмили не могла доверить ребенка такому страшному человеку, она мне говорила это. Ей становилось все страшнее и страшнее. А он хотел ребенка, мистер Паркер, он так ужасно его хотел. Все время, все время он расспрашивал ее об этом, предостерегал против всего, что могло бы повредить малышу. Но любви в нем не было. А если и была, то странная любовь, дурная любовь. Эмили знала: он, если сможет, заберет ребенка, и она никогда его больше не увидит. Она понимала, что он плохой человек, даже хуже ее отца.

Однажды ночью, когда Эмили находилась с мужем в его грузовике, у дома отца, она сообщила ему, что у нее начались боли. А зайдя в уборную на дворе, обнаружила окровавленную газету, а в газете... — слова давались миссис Шнайдер с трудом. — ...внутренности, кровь, куски плоти. Снова, вы понимаете? И Эмили заплакала и вымазала себя кровью, наполнила всем этим чашку, позвала его и сказала, что потеряла ребенка...

Миссис Шнайдер на некоторое время замолчала. Взяла одеяло с кровати и закутала им плечи, спасаясь от озноба.

— Когда Эмили ему это сообщила, — заговорила старушка снова, — то подумала, что он тут же убьет ее. Он рычал, как зверь, мистер Паркер. Он поднял ее за волосы и ударил. И еще раз, и еще, и еще. Он называл ее слабачкой и никуда не годной. Он обвинил ее в том, что она убила его дитя. А потом повернулся и ушел. И Эмили услышала, как он в дровяном сарае копается в утвари, которую отец там держал. А когда раздался скрежет затачиваемого лезвия, она убежала из дома в лес. Он погнался за ней, Эмили слышны были его шаги среди деревьев. Она затаилась, и он прошел мимо. И уже не вернулся. Никогда.

Позже нашли девушек, висевших на дереве, и Эмили сообщила кому следовало, что это его рук дело. Но самого его Эмили никогда больше не видела. Она пришла сюда к монахиням в приют «Санта-Марта», и, думаю, рассказала им, почему была так напугана. Они приняли ее, дали кров, пока бедняжка не родила мальчика, а потом забрали у нее ребенка. После всего пережитого она уже не могла быть такой, как прежде... Спустя много лет Эмили вернулась сюда, и сестры снова позаботились о ней. Дом ее отца продали, а она потратила свое небольшое состояние на то, чтобы остаться здесь. Это недорогое место, мистер Паркер. Вы сами видите, — она обвела рукой унылую комнатушку. Кожа миссис Шнайдер казалась тоньше бумаги и солнечный свет, желтея, как мед, протекал сквозь ее пальцы.

— Миссис Шнайдер, мисс Эмили не называла вам имени этого человека, отца ее ребенка?

— Не знаю... — неуверенно ответила она.

Я легонько вздохнул, но тут же понял, что просто не дал ей времени договорить.

— Я помню только его имя, — продолжила она, осторожно взмахнув передо мной рукой, словно вызывая имя из прошлого. — Его звали Калеб...

Снег идет. Снег и на улице, и в душе. Снежная буря воспоминаний. Повешенные юные девушки, качаются на ветру, мой дед глядит на них, и ярость и печаль, растут в нем, а запах разложения окутывает его, как гниющая одежда. Он смотрит на них, сам муж и отец, и думает обо всех молодых мужчинах, которых они не будут целовать, о любовниках, чье дыхание они не почувствуют на своих щеках на рассвете, кого никогда не согреют теплом своих тел. Он думает о детях, которых у них никогда не будет... В каждой из них существовало невообразимое количество возможностей. С их смертью несколько жизней пресеклось, потенциальные вселенные утеряны навсегда, и с их уходом мир стал чуть меньше.

Я встал и подошел к окну. Снегопад украсил старый сад, прикрыл наготу деревьев, но иллюзия зимней сказки не сделает этот мир добрее. Вещи таковы, каковы они есть, изменения в природе могут лишь на время скрыть их подлинную суть. И я подумал о Калебе, ускользающем в спасительную тьму ночного леса, когда его обуяла ярость из-за смерти не родившегося сына, о Калебе, преданном слишком худеньким, слишком слабым телом женщины, которую он защитил, которую оплодотворил. Потеряв ее след, он похитил, по крайней мере, трех девушек — быстро, одну за другой, — выплескивая свой гнев, пока он не иссяк. А потом повесил их вместе с предыдущими жертвами на дерево, как побрякушки, чтобы их нашел совсем не похожий на него человек — настолько внутренне далекий от Калеба, что мог воспринять смерть каждой из молодых женщин как собственную утрату. В мире Калеба Кайла все превращалось в свою противоположность: созидание в разрушение, любовь в ненависть, жизнь в смерть.