Темная материя

«К вопросу о степени точности природных констант», «О целесообразности абсурдного», «Материализм и метафизическое сельское хозяйство». «Мы не можем утверждать, что план Вселенной был составлен с учетом живого наблюдателя…»

«Или же был составлен наблюдателем», — думает комиссар.

Он выдвигает и задвигает ящики. Чай «Йоги» нужно кипятить на медленном огне пятнадцать-двадцать минут.

Карандаши, использованные скрепки. Бумага для писем с университетским логотипом. В самом дальнем углу — фотография, на которой рядом стоят два молодых человека в костюмах для торжественного приема, оба стройные, руки небрежно засунуты в карманы полосатых брюк. Хотя они стоят лицом друг к другу, их взгляды устремлены куда-то вдаль. Шильф убирает фотографию на место. Среди таких документов нормальный комиссар обычно обнаруживает какую-нибудь важную зацепку. Шильф не нашел ничего.

Когда Себастьян принес чай, комиссар уже давно был в гостиной и ждал его в кресле. Комнату заполняет запах имбиря и кардамона.

— На вкус, оказывается, не так уж плохо.

Себастьян аккуратно ставит чашку на стол; его пальцы уже успокоились.

— Покупаете искусство? — спрашивает Шильф, махнув в сторону двух шершавых картин, на которых густо наложенные взрывы красного и черного цветов изображали пульсирующую головную боль. Художник, очевидно, придерживался другого мнения; название картины было написано у него поперек холстов неуклюжими буквами: «Шантаж I» и «Шантаж II».

— Моя жена держит художественную галерею.

— И любит ездить на велосипеде?

— Это — начало допроса?

— Какой допрос! — успокаивающе помахивает Шильф чайной ложкой. — Только опрос.

— И в чем же разница?

— В вас самом. Вы не проходите по делу в качестве подозреваемого. Вы — заявитель и свидетель.

Себастьян смеется и ничего не отвечает.

— Если вы не против, — говорит Шильф, — я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Относительно похищения?

На этот раз смеется уже комиссар:

— Нет. Относительно сущности времени.

4

— Удивительный вы комиссар! Не то чтобы я не хотел поговорить о сущности времени. В конце концов, это — моя профессия. Вы и правда хотите, чтобы я говорил с вами, как с моими первокурсниками? Для меня это будет почти что путешествием в прошлое. Как будто все это давно прошло. Захотели сделать мне приятное? Так что же мне — говорить с вами так, будто ничего не случилось? Сейчас вы смотрите на меня пустыми глазами, как манекен.

Себастьян берет чашку, делает глоток, затем второй, затем третий и только тогда продолжает говорить:

— Мальчиком в школе я хотел как-то написать историю про человека, который вдруг осознал, что вокруг него одни манекены. Теперь уж и не вспомню, что там из этого вышло. Записать я ее не записал. Так что буду говорить с вами, как с манекеном, господин комиссар! Как… с другом.

Вы знаете, что такое материализм? Любовь к деньгам? Нет. Хотя, может, и это. Материализм, о котором я говорю, — это мировоззрение, которое все выводит из одного начала — из материи. Даже идеи и мысли представляют собой с его точки зрения всего лишь проявления материального начала. Например, сны возникают как продукт биохимии.

Весьма популярное мировоззрение. Веру оно не только вытеснило, но заодно и заменило собой. Заповеди материализма триедины и просты. Не подвергай сомнению материальную природу космоса. Слепо веруй в причинно-следственную обусловленность хронологической последовательности событий. Почитай объективность и единственность познаваемой реальности.

Этот символ веры позволяет материалисту утвердиться в действительности так же надежно, как если бы он опирался на Бога. Хотя порой и попадаются феномены, которые противоречат (на первый взгляд!) материалистическим принципам и потому (до поры до времени!) оказываются необъяснимыми. Но против таких сомнительных случаев существует безотказное средство. На пробелы в картине мироздания просто наклеиваются этикетки. Привести пример?

Даже самый гениальный ученый не имеет ни малейшего понятия о том, почему яблоко падает сверху вниз, и заменяет отсутствующее понятие словом «гравитация». Такая же этикетка — «случайность». Или, если угодно, «дежавю», оно же — «интуиция». Непостижимости, закрепленные в терминах. Вы скажете, что девяносто девять процентов всех терминов — такие же этикетки? Возможно, вы правы. Если бы я мог соединить все научные дисциплины в одну, в результате получилось бы то, что давно существует на свете: язык.

Этикетки меня всегда отталкивали. В школе мне трудно было верить учителю, который пишет цифры на доске, но не может объяснить, что такое сила тяжести. Вместо того чтобы слушать его, я переждал, пока не дорос до того, чтобы читать Канта. Я с самого начала подозревал свой разум в тайных происках. Я догадывался, что он что-то добавляет к наблюдениям, что все данные наблюдений он укладывает в уже заданную систему. Таким образом он выстраивает понятный ему мир. И Кант это доказал. Он представил мне время, пространство и причинно-следственные отношения как категории разума. Дело не в том, верю я Канту или нет. Я почувствовалего правоту.