Темная материя

Засунув руки в карманы, Оскар небрежной походкой возвращается к столу:

— Бессонница.

— Я постелю тебе в кабинете. Там будет тихо.

— Врач мне что-то выписал. — Оскар похлопывает себя рукой по груди слева, как по внутреннему карману пиджака.

— И мне тоже! — радостно восклицает Лиам и, прежде чем кто-то успевает его остановить, бегом уносится в свою комнату. Слышно, как хлопает дверь и в ванной выдвигается ящик. Лиам возвращается, держа на открытой ладони пластиковую коробочку.

— От укачивания, — поясняет Майка. — В машине его нещадно рвет.

— Одна таблетка, чтобы туда, одна — на обратный путь.

Оскар серьезно рассматривает таблетки.

— С виду совсем как мои, — говорит он. — Такого рода недуги — оборотная сторона незаурядных способностей.

— Честно? — Глаза Лиама округлились и в зрачках загорелись глянцевые точечки.

— Довольно об этом! — обрывает Себастьян.

Оскар уже за столом. Наколов на вилку пельменину, он усаживается, воздев ее кверху, как указку.

— Mes enfants![12] — возглашает он. — Существуют такие сферы мышления, в которые нельзя вступать безнаказанно. Головная боль и дурной характер — вот минимальная цена, которой за это нужно расплачиваться. Я знаю, Лиам, о чем говорю. — Оскар протянул руку, и Лиам быстро вкладывает в нее свою ладошку. — Твои родители — славные люди. Но слишком уж нормальны для того, чтобы понимать, что значит истинный талант.

— Перестань, пожалуйста, внушать ему всякие бредни! — возмущается Майка.

— Скажи, пожалуйста, — с пельмениной во рту задумчиво спрашивает Оскар, — тут что — тоже начинка из рукколы?

6

В сумерках синицы растараторились пуще прежнего. Им много чего нужно обсудить. Вокруг фонаря, который все еще не зажегся, пляшет облако мошкары, привлеченной, вероятно, одним лишь воспоминанием о свете. Два стрижа, круто ныряющие в полете, охотно разделяют с ними эти воспоминания.

В доме вечерний свет навел румяна на стены. Музыкально тренькают ложки по десертным тарелочкам. Вино в бокалах стало почти черным. Лиаму велено помолчать, он сидит надутый, и выпяченная губа мешает ему наслаждаться десертом. Майка сидит, подперев рукой подбородок, и облизывает крем с перевернутой ложечки.

Спокойные фазы — такая же неотъемлемая принадлежность пятничных встреч, как и провокационные выпады, и дипломатические маневры на грани войны. В спокойные минуты речь, как правило, ведет Майка. Она любит рассказывать про езду на велосипеде, про беспощадный зной крутых подъемов под палящим солнцем и овевающий тебя прохладный ветерок на спуске. Про быструю смену температуры различных слоев воздуха и про то, что такое свобода: свобода — это такая скорость, при которой ты мчишься так быстро, что уходишь сама от себя, не успевая угнаться. Каждый раз она повторяет, что скорость сохраняет молодость, причем не потому лишь, что время, как полагают физики, медленнее течет для движущихся тел.

Пока Майка говорит, Себастьян не сводит с нее глаз. Лишь когда она смеется, он быстро взглядывает на Оскара, словно тут есть чем поделиться. Смысл ее слов он мало улавливает. Он думает о том, как он любит Майку и как, однако же, рад, что послезавтра останется без нее и поживет немного один. При мысли о предстоящих трех неделях, которые он проведет, уединившись за письменным столом, его так и разбирает от радостного предвкушения. В первый же день он возьмет «вольво» и до отказа набьет его в магазине припасами, чтобы уж больше не выходить из дому. Он отключит телефон, повернет телевизор экраном к стене, а раскладушку Оскара в кабинете так и оставит в разложенном виде. Остальные помещения в квартире он запрет на ключ, вычеркнув их тем самым из реестра привычного существования. Воцарится полный покой — три недели без всего, что могло бы его отвлекать. И это будет величайшая роскошь, о какой только может мечтать Себастьян! Размышления о времени и пространстве будут превращаться в мысленные образы, в чем-то схожие с теми, что возникают из абстрактных мазков Майкиных художников, которые, как не раз приходило в голову Себастьяну, своими наивными средствами стремятся к той же цели — приблизиться с помощью форм и красок к познанию истинной физической сути вещей. Три недели Себастьян будет наслаждаться тем, как растет лента выползающих на мониторе букв, заполняя страницу за страницей, пока наконец ее нельзя будет торжественно завершить давно заготовленной для этого фразой: «И этим все сказано».