Темная ночь

Люсьен посмотрел на Аэрона, и тот, движением головы указав на дверь, направился к выходу. Воины поняли его и без лишних слов потянулись следом. Люсьен вышел последним и запер дверь.

Все ждали объяснений.

Мэддокс обвел взглядом своих друзей – они тоже явно относились к происходящему с большим сомнением. Ничего подобного никогда раньше не случалось. За все время, что они здесь прожили, в замке не побывало ни одной женщины, даже Парис не приводил сюда своих подружек, и тут на тебе: целых пять женщин. Дурной сон какой-то!

– Ну так что? – спросил он.

Аэрон рассказал о титанах, о том, как, свергнув греков, они захватили власть. А затем объяснил, для чего его призвали прошлой ночью: их новые повелители приказали ему убить четырех ни в чем не повинных женщин, тех самых, что жмутся теперь друг к дружке в спальне Люсьена, а в случае неповиновения пригрозили проклясть его, как греки прокляли Мэддокса.

Мэддокс слушал и ушам своим не верил. Удивление и ужас захлестнули этого видавшего виды вояку с головой, он ощущал их, как противный вязкий ледяной ком, который, увлекаемый потоком крови, несущейся по венам и артериям, спазмами отзывается то в одной части тела, то в другой.

– Но с чего бы новый царь богов стал приказывать Аэрону… – начал он и, не договорив, осекся: его озарила жуткая догадка. «Это же я виноват! – подумал он. – Вчера вечером я бросил вызов богам, оскорбил их, и то, что произошло ночью с Аэроном, – расплата».

Мэддокс с тревогой взглянул на Торина, который ответил ему долгим пристальным взглядом зеленых глаз, горевших каким-то очень нехорошим огнем, а затем отвернулся и задумчиво упер затянутые перчатками руки в поверхность зеркала, которое висело на стене как раз напротив него. Человек, глядевший из зеркала, был бледен и мрачен. «Даже Торину теперь не до смеха», – подумал Мэддокс, вспоминая, как еще накануне, обращаясь к богам, они в два голоса кричали, что плевать на них хотели, что не боятся ни их самих, ни их наказаний. Им тогда казалось, что хуже, чем есть, все равно уже не будет. Как же они заблуждались.

– Мы не можем допустить, чтобы Аэрон выполнил этот приказ, – сказал Люсьен, нарушая воцарившееся было молчание. – Для него это станет точкой невозврата.

Рейес еще раз с ревом ударил в стену кулаком с такой силой, что пунцовые, едва поджившие порезы, густой сетью покрывавшие предплечье, вскрылись и во все стороны полетели кровавые брызги.

– Титаны отлично знают, что будет, если Аэрон подчинится, – прорычал он, по-звериному оскалившись. – Они прекрасно знают, чего нам стоит хоть как-то сдерживать сидящих в нас демонов. Почему они приказали это?

– Я знаю почему, – мрачно отозвался Мэддокс.

Пять пар глаз разом устремились на него. Мэддокс стал объяснять, и с каждым сказанным словом чувство вины все большей и большей тяжестью наваливалось на него, пригибало к земле.

– Я не думал, что все так закончится, – неуверенно сказал он. – Я и представить себе не мог, что титаны вырвались и захватили власть.

– Я даже не знаю, что сказать, – выдохнул Аэрон.

– Зато я знаю, – отозвался Парис и грязно выругался.

Мэддокс запрокинул голову и уставился в потолок. Он едва сдерживался, чтобы не закричать: «Я думал, что бросаю вызов грекам! Они бы ничего не сделали! Они бы, как всегда, притворились, что не слышат!»

– А Эшлин? Ты думаешь, она – тоже дело рук титанов? – спросил Люсьен.

Мэддокс стиснул зубы.

– Да, – ответил он.

Время ее появления, та легкость, с какой она околдовала его разум и пробудила желание в его теле, – все это говорило за то, что их встреча не была случайной. Он с самого начала так считал, полагая, правда, что ее подстроили греки.

– Должно быть, титаны навели охотников на наш след, зная, что те подошлют Эшлин и что та вскружит мне голову.

– Ты поносил богов уже после того, как Аэрона призвали. Скажу больше: уже после того, как я засек в лесу Эшлин, – заметил Торин. – Они не могли знать, что мы будем говорить или делать.

– Согласен. Возможно, они ее не посылали, а просто воспользовались ее появлением, – ответил Мэддокс, а про себя добавил: «Чем еще объяснить силу моего влечения к ней?» – спрашивал себя он, а вслух мрачно добавил: – Я позабочусь о ней, – хотя каждый мускул его тела напрягся в немой мольбе взять свои слова обратно. – О ней и об остальных.

Парис окинул его хмурым настороженным взглядом.

– Как?

– Убью их, – ледяным тоном ответил Мэддокс. «Не они первые, не они последние. Почему, собственно, нет? – мысленно спросил он самого себя, а затем сам себе ответил: – Потому что я не зверь. Если я сделаю это, то сам стану воплощением Насилия. Буду ничуть не лучше духа, сидящего внутри меня, конченым существом, единственная цель и смысл существования которого – причинять боль, – последовал ответ. – Но с другой стороны, я заварил всю эту кашу – мне и расхлебывать, – продолжал размышлять он. – Смогу ли я убить Эшлин?» – задался он вопросом и понял, что ответа на него знать не хочет.