Темная охота (Сборник)

Косматый и Друзья по случаю приезда гостей были одеты вполне пристойно, да и другие колонисты тоже нацепили на себя все самое лучшее. Домашние балахоны тонкой шерсти, выцветшие, но чистые рубахи, почти все были обуты. Но несмотря на это, здесь, среди книг и библиолитов, все они выглядели неуместными, так же как Молодой выглядел неуместным в гостинном отсеке катера. Настороженные взгляды, напряженные позы, руки, темные от грязи и пыли — бончарцам недоставало только звериных шкур.

Разговор шел на высоких тонах. Собственно, это был и не разговор даже, а откровенная схватка, которая началась еще у катера, когда Косматый, протягивая Молодому руку, спросил:

— Теперь, получается, ты будешь уговаривать? Молодой руку пожал, но дружелюбия не выказал.

— Нет. (И это «нет» прозвучало излишне звонко, с вызовом). Нет, уговаривать я не буду.

А теперь они сидели за библиотечным столом, перед каждым из собеседников стояло по высокому стакану «болтуна», местного чая, доброго дурманящего напитка, но на протяжении всего разговора никто из них не сделал ни одного глотка.

— Я не понимаю, какие еще нужны объяснения? — нервничал Молодой. — Нарушена статья Космокодекса, нарушена СТО ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ лет назад и до сих пор нарушается. О чем еще говорить? На планетах с разумной жизнью поселения людей ка-те-го-ри-чес-ки запрещены. Это понятно?

— Нет, — набычившись, отвечал Косматый. — Полторы тысячи людей, все здесь родились, никуда не хотят. А ты говоришь — закон, объяснять не буду. Нехорошо. Зураб всегда объяснял.

Виктор долго не мог понять, почему Молодой так нервничает. Он вообще плохо понимал происходящее. Только потом, спустя много времени, он, как ему показалось, нашел ответ. Видно, Молодой чувствовал, что не прав, но хотел настоять на своем. Может быть, это было для него вопросом карьеры. Первое поручение, такое важное…

— Столько времени было можно, а теперь нельзя? Почему?

Молодой нервничал еще и по той причине, что ему приходилось юлить. Он не мог сказать колонистам, что судьбу их решила в сущности мелочь: неизвестно из каких соображений ОЗР подчинили Четвертой Службе, то есть Кум-Юсупу, который выше всего ставил порядок и не слишком любил вдаваться в тонкости. Зураб не постеснялся бы рассказать все, он бы сокрушенно вздыхал, разводил бы руками — я, ребята, здесь ни при чем, приказали сообщить, я и сообщаю, могу себе представить, каково вам сейчас, ребята, но что я могу сделать? Он был скользкий человек, этот Зураб, и очень сложно было понять, что он сделает или скажет в следующую секунду.

В библиотеке стало темно. Колонисты с тревогой посматривали в окно на лохматое небо. Надвигалась большая буря. Пронзительно пели верхние ветры. Это бывает очень редко, обычно верхний ветер один, он гудит монотонно, от него болит голова и возникает ощущение, что все происходит во сне. Но бывает, что почти на одной высоте встретятся несколько верхних ветров, они ударятся друг о друга и уронят на землю звуки, иногда неслыханной красоты. Пронесется торжественная, одуряющая мелодия, прижмет тебя к планете, проймет дрожью и через минуту умчится.

— Будет буря, — сказала тогда Паула, и ведь точно— буря пришла, будь оно все трижды проклято!

Как она смотрела на Виктора, когда Молодой официальным голосом объявил о выселении!

— Ты знал?

— Да, — ответил Виктор небрежно, будто это само собой разумелось. Он не смел повернуться к ней.

— Что ж не сказал?

Он пожал плечами. И спиной почувствовал, каким холодом обожгла его Паула.

Он вспомнил и другой день, тот, когда он в первый раз сказал ей, что жениться не собирается, а если и женится, то уж, конечно, не осядет на Уалауала. Они тогда устали после далекой прогулки к Ямам. Шел дождь, и надо было спешить. Паула вертела в руках какую-то хворостину, смотрела по обыкновению вбок, равнодушно и чуть улыбаясь. Виктор подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся, чтобы поднять сумку. В то же мгновение Паула, закусив губу, сильно полоснула его прутом по спине. Это было так неожиданно, что он испугался. Он подумал, что какой-то зверь напал на него, резко отпрыгнул в сторону, обернулся к Пауле и оторопел.

Та смотрела на него с ненавистью и болью. Никогда он не видел ее такой.

— Ты что?!

Она молчала. Виктор сразу успокоился, стал взрослым и рассудительным, взял у нее из рук хворостину (Паула смотрела вбок, но хворостину пыталась не отдавать) и сломал.

Он говорил — я не могу здесь остаться, потому что всему конец. Мне еще год патрулировать, а потом я вернусь к Изыскателям. Ты не представляешь, что это для меня значит.

Там все под рукой, все к твоим услугам, там даже воздух родной, там не надо мучительно долго объяснять элементарные вещи, там все понимают с полуслова (без этого там просто нельзя), настоящая мужская работа, где впереди — цель, а за спиной — ожидающие твоего возвращения. В тебе нуждаются, ты необходим, а без этого не жизнь — существование.

Она отвечала — а я не могу бросить Бончарку, у меня мать, братишка, у меня отец с деревянной болезнью, как их оставить. Да и сама не хочу.