Темная половина

— Со мной все отлично. Впусти его. Я сейчас надену на нее комбинезон, — и, прежде чем Лиз успела что-то сказать, он быстро вышел.

Все это время Алан Пэнгборн терпеливо ждал на крыльце. Он видел, как Лиз выглянула в окно, и не стал больше звонить. При его настроении он мог лишь жалеть, что не носит шляпу, которую сейчас можно было бы мять в руках, даже как бы намекая на просьбу о скромном подаянии.

Медленно, без тени приветливой улыбки Лиз откинула цепочку и впустила его в дом.

2

Уэнди разгулялась и веселилась вовсю — управиться с ней было нелегко. Тэд ухитрился засунуть в комбинезон сначала ее ножки, потом ручки, и наконец, смог стянуть на ней нарукавнички. Она тут же одним из них больно шлепнула его по носу. Вместо того, чтобы рассмеяться, как обычно, он испытал раздражение, и Уэнди озадаченно взглянула на него со своего столика. Он потянулся к молнии, идущей от левой ножки комбинезона до самого горла, потом застыл и вытянул руки перед собой. Они слегла дрожали. Не сильно, но все-таки.

Какого черта ты боишься? Или у тебя опять какие-то комплексы? спросил он себя.

Нет, никаких комплексов. Он почти желал, чтобы дело было в них. В действительности же он испытывал еще один страх сейчас, в этот день, и без того полный страхов.

Сначала явилась полиция со своим диким обвинением и еще более дикой уверенностью в своей правоте. Потом этот странный, потусторонний звук, вроде шелеста. Он не знал, что это было такое, не был уверен, но звук был знакомый.

После ужина он повторился.

Он поднялся к себе в кабинет проверить, как сегодня поработал над своей новой книжкой «Золотой пес». И вдруг, когда он наклонился над рукописью, чтобы внести незначительные поправки, звук заполонил его черепную коробку.

Воробьи.

Тысячи и тысячи воробьев, усевшихся на коньках крыш, ищущих места на проводах, как они обычно делают весной, когда последний мартовский снег грязными потеками еще лежит на земле.

Ох, сейчас заболит голова, подумал он в страхе, и голос, произнесший эту мысль, голос испуганного мальчишки, вернул в память что-то знакомое. Ужас застрял у него в горле, ужас, казалось, сдавил голову со всех сторон леденящими руками.

Это опухоль? Опять выросла? На этот раз злокачественная?

Фантомный звук — птичьи голоса — неожиданно усилился, стал почти оглушающим. К нему присоединился тонкий и какой-то мрачный звук хлопанья крыльев. Теперь он уже мог видеть, как они все снялись с проводов и крыш; тысячи маленьких птичек затмили светлое весеннее небо.

— Что, малый, хочешь снова смыться на север, — услыхал он низкий, гортанный голос, который был его собственным голосом.

Потом неожиданно и звук и картинка с птицами исчезли. Он снова очутился не в 1960-м, а в 1988-м, в своем кабинете, и снова стал взрослым человеком, женатым, с двумя малышами и пишущей машинкой «Ремингтон».

Он глубоко и прерывисто вздохнул. Не было мучительной головной боли — ни во время видения, ни теперь. Он чувствовал себя прекрасно. Вот только…

Вот только, когда он снова взглянул на первый лист рукописи, лежащей на столе, то увидел сделанную им надпись. Крупными прописными буквами прямо поверх аккуратных строк печатного текста его рукой было написано:

ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ.

Причем при этом он воспользовался не шариковой ручкой, а одним из карандашей «Черная Красотка — Берол», хотя не помнил, когда успел заменить в руке ручку на карандаш. Он ведь уже больше не пользовался карандашами. «Черные красотки» принадлежали мертвой эпохе… Темной эпохе. Он кинул карандаш обратно в вазочку, а потом убрал рукопись в ящик стола. Рука, которой он все это проделал, чуть-чуть дрожала.

Потом его позвала Лиз помочь приготовить малышей ко сну, и он спустился вниз. Он хотел рассказать ей о том, что случилось, но почувствовал, что самый натуральный ужас — ужас перед тем, что детская опухоль восстановилась и на сей раз окажется злокачественной, запер ему рот на замок. И все равно он сумел бы рассказать ей, но… раздался звонок в дверь, Лиз пошла открывать и потом сказала что-то очень не то и очень не вовремя.

— Он вернулся! — с вполне понятным раздражением и отчаянием крикнула Лиз, и ужас пронизал его с головы до ног, как порыв холодного ветра. Ужас и одно-единственное слово: Старк. За секунду до того, как все выяснилось, он был уверен, что она имела в виду именно его. Джорджа Старка. Воробьи летали, и Старк вернулся. Он умер, был мертв и публично похоронен, да и прежде всего никогда по-настоящему не существовал, но все это не имело значения; настоящий там или ненастоящий, но он все равно вернулся.

Прекрати, сказал он самому себе. И не стоит из-за этой идиотский ситуации поддаваться психозу. Звук, который ты слышал — шум птиц, — не что иное, как обыкновенный психологический эффект, именуемый ложной памятью. Он возник из-за стресса. Так что возьми себя в руки.

Но какая-то часть ужаса не исчезла. Шум птиц вызвал не только deja vu — ощущение, что сталкивался с этим раньше, — но и presque vu — тоже.