Звонок на ланч разносится эхом по пустынному школьному кампусу. Это и мне знак. Пора набраться смелости и переступить порог. Я делаю глубокий вдох… еще один… и направляюсь к двери. На мне мешковатые джинсы и худи, потому что если бы я появилась в обычном прикиде, народ сбежался бы, как к клеткам со зверьем в зоопарке в час кормления. Мой стиль – облегающие джинсы и топы с глубоким вырезом, и мне нравится, как я в них выгляжу, но, надев их сегодня, я привлекла бы к себе ненужное внимание, что определенно не пошло бы мне на пользу. Еще один пункт против Харрисона Бойда, заставившего меня изменить привычному стилю.
Шумный поток изливается из здания, и мне, чтобы попасть внутрь, приходится идти против течения. Стараюсь не реагировать на смешки и шуточки, хотя это не значит, что они не цепляют. Как ни старайся, как ни притворяйся, стрелы достигают цели.
Голову повыше, взгляд строго перед собой, губы плотно сжаты. Я не смотрю на затопившее коридор море лиц. Они все слились для меня в пестрое колышущееся пятно. Не хочу увидеть ни Харрисона, ни его дружков. Не хочу увидеть Кая, потому что сейчас он единственный, кроме Чайны, друг, и я боюсь, что, увидев его, не выдержу и побегу к нему. К тому же я пока не знаю, могу ли доверять ему. И помню, что он ясно дал понять: вместе нас видеть не должны.
Подходя к двери кафетерия, невольно сжимаю кулаки. Кафетерий – опасное место. Именно здесь взрываются открытым конфликтом назревавшие весь день споры; именно здесь решаются на кулаках разногласия, и здесь же свершается правосудие над теми, кто согрешил или нарушил неписаные правила школы.
Следом за двумя девочками-девятиклассницами прохожу на боксерский ринг, каким и является наш школьный кафетерий. Шум, звонкие голоса, переклички, веселый смех, суета с подносами. Я пробиваюсь сквозь толпу к своему столику, надеясь, что в этой круговерти меня никто не заметит. Но шум стихает, тон его меняется, и все взгляды обращаются ко мне. Но, конечно, одними взглядами они не довольствуются.
Не слышать, не вникать, отключиться – невозможно, и я вздрагиваю, но тут же замечаю Чайну и облегченно выдыхаю. Она одна, молча возит вилкой по тарелке, и это странно. Обычно за нашим столом полно народа, а если вдруг обнаруживается свободное место, что случается очень редко, оно сразу же притягивает какую-нибудь потерянную душу. Я подхожу ближе. Чайна поднимает голову, и ее лицо озаряется улыбкой.
– Ты здесь! – говорит она и, поднявшись из-за стола, заключает меня в крепкие объятия, которые, как я знаю, означают больше, чем просто выражение благодарности и признательности. В них любовь и поддержка, и они напоминают, что подруга здесь ради меня. Я тоже обнимаю Чайну, прижимаюсь лицом к ее косичкам, сдерживаю слезы. Иногда, глядя на нее, я вижу частички себя прежней. Счастливой, пылкой, преданной, жившей с надеждой на будущее. За последние пару лет я стала совсем другой, но тем не менее мы не разошлись. Понимаю, это наивно, но думаю – даже уверена, – что мы будем лучшими подругами до конца жизни.
Мы сидим вместе за столом, и я снова обвожу взглядом остающиеся свободными места. Чувствую на себе тысячу обжигающих глаз.
– Где все?
Чайна пожимает плечами и опускает взгляд, но мы обе знаем ответ на мой вопрос. Где угодно, только бы подальше от меня. Никто не хочет иметь что-то общее со школьной потаскушкой. Ладно, в задницу их. Подруги называется. Чайна подвигает ко мне свой поднос, предлагает в качестве утешения гроздь винограда.
– Мне так жаль.
– Все в порядке. – Я бросаю в рот виноградинку. Мне и раньше следовало бы понять, что настоящая подруга только одна, и это Чайна. Сижу спиной к залу и не оглядываюсь, не хочу никого видеть. Смотрю на грязное пятно на окне. На самом деле не все, конечно, в порядке. Так вот оно каково, быть отверженной. Держу пари, даже у жутковатого Райана Мэлоуна друзей за его столом больше, чем у меня.
– Ты так и не сказала, что случилось прошлым вечером с Каем. Как все прошло?
Смотрю на Чайну. Признаваться в соучастии в мелком уголовном преступлении, наверно, не самое мудрое решение, но она – моя лучшая подруга.
– Мы ездили на велосипедах к дому Харрисона. Порезали колеса на его пикапе, – говорю, наклонившись к ней и понизив голос, и выдавливаю из себя фальшивую улыбку. – Так что спасибо за предложение.
Глаза у Чайны лезут на лоб, и она едва не вскакивает со стула.
– И вы действительно порезали ему колеса?
– Шшш!
– Извини. Но… вот дерьмо.
– Грязную работу сделал Кай, – объясняю я, трусливо уклоняясь от ответственности. – Я только вела наблюдение. Было… весело. – Я вспоминаю, как все было, ужас и восторг, шум адреналина в крови. Интересно, что еще у нас с Каем в программе. Чувство такое, будто мы участвуем в какой-то видеоигре.
Чайна складывает руки на груди и строго смотрит на меня.
– Только не говори, что ты съехала с рельсов и закончишь в тюрьме.
– Обо мне не беспокойся. – Я закатываю глаза. Если я смогла пережить смерть мамы, то все остальное мне уже не страшно.
– Знаешь, а я беспокоюсь. – Шутить Чайна не склонна. – У тебя точно все в порядке?