Темная сторона Москвы

Иван, однако, не унывал. Решился он на отчаянность: поехать с коммерцией за границу. Тогда уж, если его предприятие удастся, не только долговое ярмо с себя сбросит, но и с большой прибылью сверх того вернется. Риск велик, но ради настоящей прибыли стоит и рискнуть. К тому же другого выхода из семейной беды Иван Теньков не видел.

Отправляясь в дорогу, наказал жене — раньше, чем через год, домой его не ждать, себя и детей беречь.

Агласия и дети плакали, провожая кормильца, — будто чуяли, что неладно рисковое дело окончится.

Не вернулся Иван через год. Не вернулся и через два. И через три. И еще через полгода… А тем временем Агласия с детьми в нужду впали. Соседи и друзья, как могли, помогали соломенной, при живом муже, вдовице, но у каждого свои голодные рты по лавкам.

Волей-неволей пришлось Агласии идти на поклон к отцу, просить батюшку о милости.

Старик Спешнев, узнав, что случилось с дочерью и внуками, как будто даже обрадовался.

— Видишь, что бывает от ослушания? — сказал он Агласии. — Это тебе Божья кара за то, что отца обидела!

Подумал и торжественно свое решение объявил:

— Тебя, своевольную дочь, нищенку и голодранку, в дом не возьму. А внуков — долг обязывает. Малютки ни в чем предо мной не виноваты. Их прокормлю, и одену, и обучу всему, что положено. И наследниками сделаю. В своей вере достойно воспитаю.

Агласия и не ждала от батюшки такого великодушия. Заблестели глаза ее от слез, кинулась она отцову руку целовать, благодарить. Но Спешнев руку отдернул. И добавил:

— С одним-единственным условием: ни тебя, ни мужа твоего, если когда и вернется, на своем пороге чтобы не видал больше! Ты из моей воли вышла — вот и живи сама, как знаешь. И о детях навсегда забудь. Отныне они мои.

У Агласии в глазах потемнело. Да и какая мать сумела б равнодушно снести подобный приговор? Рыдая, упала она отцу в ноги. Стала уговаривать, просить, умолять. Дети, видя слезы матери, перепугались, прижались друг к дружке, словно воробьи под застрехой в зимнюю стужу.

Но Спешнев остался непреклонен.

— Когда камень заплачет — тогда, может, тебя и прощу. Тогда и детей своих увидишь! — и надменно застыл на высоком богатом крыльце, словно неживой истукан.

Ушла Агласия от отца ни с чем. Черная от горя, страшная, молчаливая. Все, что можно было в доме продать из вещей, она уже продала. Нанималась на временные работы, когда удавалось, за кусок хлеба. Ходила по церковным дворам, милостыню просила. И все думала что-то про себя, какие-то мысли вертела в голове… Только на четверых ребятишек, сколько ни думай, мыслей для прокорма не хватит.

Они уже по неделям хлеба не видели, малыши по ночам от голода плакали. Не выдержала Агласия их слез. Накрыла голову черным платком и свела своих родненьких к богатому терему батюшки.

— Здесь вам дом — полная чаша, и всего вдоволь. Вырастете — ни в чем нуждаться не будете. А я о вас всегда буду помнить и Боженьку просить!

Дети плакали. Цеплялись за подол, просили маменьку не оставлять их. Очень уж боялись жестокого деда и его незнакомого сумрачного дома. Закрыв глаза, зажав рукой рот, ушла Агласия к монастырю: Богородицу-заступницу просить за себя, за детей и за мужа Ивана.

А дети остались. Старик Спешнев им очень обрадовался. Только радость эта сердце не насыщала — напротив, сушила еще сильнее…

Детям в его доме жить было страшно. Кормили-поили их вдосталь, но ни игр, ни песен, ни досуга никакого им не дозволялось. С шести утра до полуночи ежедневно: молитвы перед иконами да чтение житий и святого писания — будто в самом суровом монашестве. Сам старик жил теперь отшельником. Слугам не позволял рта в доме раскрыть, чуть что — грозил поркой и смотрел вокруг таким тяжелым ненавидящим взглядом, что дети пугались его.

Опасаясь, как бы внуки не сбежали, дед вскоре научил их, что и мать, и отец у них оба умерли. И напоминал о том каждый день. Ни ласки не было отныне несчастным, ни надежды.

Через полгода дочка Агласии, самая младшая, простудилась. Старик лекаря звать не стал. К чему? Любая хвороба молитвой излечивается, а которая не вылечится вдруг — так та наказание от Бога и ее, значит, лечить не положено.

Девочка горела в жару, кашляла, надрывая грудь. Личико ее в три дня вытянулось, похудело, глаза запали, щеки втянулись — теперь она куда больше походила на своего сурового деда, нежели на мать или отца. Мучилась не больше недели. А вслед за сестрой, спустя месяц, умерли и оба ее младших братика. Последний, старший из четверых, оставшись один, до того отчаялся, что задумал побег от своей сытой и устроенной жизни — куда глаза глядят. Но по детской неопытности выдал себя нечаянно перед дедом. И тот самолично внука проучил: отстегал мальчишку розгами да запер до утра на конюшне.

На следующий день и этого наследника Спешнев лишился: десятилетний парнишка то ли удавился вожжами, то ли кровью истек от побоев — в точности так никто и не узнал.