Темная сторона Петербурга

Бойкая, невысокая старушка откуда ни возьмись появилась на пути, будто из-под земли выскочила. Глазки черные, блескучие, как у мышки, но остренькие, цепкие: всех нас одним взглядом окинула, обрисовала — и словно на иглу нанизала.

Это и была бабка Устья, Устинья. А ее сестрица Филиска — самая старая в деревне жительница. Так нам Устья сказала.

— А сколько вашей сестре лет? — поинтересовались мы.

— Да кроме Матти, никто уж не вспомнит, — подала голос какая-то из баб, глядевших на нас из-за забора. Старуха Устинья строго зыркнула на выскочку.

— Кто такой Матти? — спросила я. Никто не ответил.

— За мной идите, — приказала бабка Устья. — И ты тоже! — велела она Федке. Похоже, никто в Корбе не смел ослушаться эту старуху-командиршу.

Мы, разумеется, тоже.

* * *

Страх, который вызвал во мне вид здешнего леса, избыток дорожных впечатлений или просто духота в избе, где мы устроились на ночлег, — не знаю, что именно стало причиной, но крепко заснуть не удалось.

Далеко за полночь я проснулась от какого-то шороха или скрипа.

Открыла глаза, но темнота в избе стояла такая, про какую говорят — хоть глаз выколи. Не имея возможности видеть, я острее обычного воспринимала звуки, и это было неприятно. Я пыталась слушать размеренное дыхание спящей под боком Ольги и тихое сопение Тани на соседней лавке, но в уши лезли странные крики ночных птиц в лесу, потрескивание старого дерева на чердаке, шебуршание мышей в стенах.

И тут я отчетливо услышала чей-то сердитый голос:

— Не ходи к нему.

Кровь бросилась к моим щекам, сделалось невыносимо жарко. Что это? Кто это сказал?

Я откинула одеяло, потихоньку слезла с кровати, подошла к двери. В сенях кто-то был.

В приоткрытую щелочку я увидала, как за дверью шевельнулись две тени.

Я прислушалась. Сердитый голос бабки Устьи выговаривал кому-то:

— Ума у тебя нет, что ли?! Еще бы не страшно старику помирать! Да только ты меня не жалоби. За свои мерзости он расплачивается. Сколько лет ждали, что он нас от себя освободит, а тут ты… явился. На рожон лезешь?! Против обчества…

Последнее прозвучало зловеще, как угроза. Но вдруг бабка взволновалась.

— А ну, стой-ка! Что это там? Мерещится мне… Ты, когда сюда шел, ничего не видал? За колодцем? Последнее время у нас с водой плохо…

Ответа я не разобрала. Потом говорящие притихли. Я затаила дыхание. И снова раздался свистящий старушечий шепот:

— Ладно, иди спать. И смотри — молчок! За приезжими этими поглядывай. Девки бойкие, парни шустрые. Не ровен час…

Я удивилась — чего это старуха нас опасается, чем это мы ей не угодили? Но разговор в сенях уже окончился. Собеседник старухи что-то буркнул и, потоптавшись, ушел.

Едва я успела лечь и укрыться одеялом, в сенях скрипнула дверь — вошла бабка Устья.

Приблизившись к кровати, где лежали мы с Ольгой, бабка постояла над нами, слушая дыхание спящих девочек.

Что-то тихо побормотала себе под нос — вроде бы молитву, не знаю — и ушла к себе на полати, за занавеску, спать.

Странная эта Устинья. Что за тайны могут быть у простой деревенской старушки?

Хотя, если честно, на простую старушку она нимало не походила. Скорее на ведьму или Бабу-ягу. От одного ее голоса у меня мурашки по спине бегали. Здорово она меня напугала.

Заснуть удалось только под утро.

* * *

— Ну, так что вы хотите узнать, ребятки? — сощурившись, спросила нас вечером бабка Филиска.

Весь долгий северный день мы развлекались, как могли, стараясь совмещать приятное с полезным. Осматривали деревню, ходили к колодцу-журавлю, помогли наносить воды для бани и домашних нужд нашей хозяйки бабки Устьи; потом в бане парились с дороги и даже ныряли в ближайшее озерцо.

Называется оно Рыбозеро, но рыба тут совершенно ни при чем: «рыб» по-местному — «куропатка». Я заметила, что здесь вообще многое как-то сбивает с толку… Сказала об этом Диме и Леве, но они только хмыкнули.

Девочки купаться не решились, ждали мальчишек на берегу. Среди молодого ельничка комарье налетело жрать нас как оглашенное. Ребята нырнули в воду со скалы, и Лева сразу отказался от мысли поплавать: вода в хрустально-чистом озерце, как в полынье зимой, — ледяная. В августе никто здесь не купается, хотя вообще-то еще тепло.

Федя показал нам ягодники — они совсем рядом с деревней, далеко ходить не надо. Поели немного морошки и брусники. Все ягоды, кроме морошки, местные называют одним словом — «бол», а может, я что-то не так поняла, не знаю.

Возвращаясь деревенской улицей к дому Устьи, смотрела на лица местных. Эти люди избегали открыто глядеть на нас, но исподтишка наблюдали за чужаками с какой-то тревогой.

И только один нам явно радовался — давешний дед, обитатель древней развалюхи.

Он снова торчал на своем крыльце, придерживаясь за ручку двери, как будто и не уходил никуда, врос ногами в землю.

На вид дряхлый и слабый, странно, что он все время один — такой старый человек, несомненно, нуждается в уходе.

Мне почудилось, местные его побаиваются. Но чем он, больной и немощный, мог напугать их?