Темная улица

— Сегодня вечером никого больше в доме не будет. Каждый день в дом приходит женщина, которая убирает и готовит пищу, но она уходит в восемь вечера. Кроме того, у Лилли имеется камердинер, но он сегодня в отъезде, в Арнигдене, не знаю, что он там делает, но он уехал туда вечерним поездом и раньше завтрашнего утра ему не вернуться, разве что он пойдет оттуда пешком, а этого он, конечно, не сделает.

— Какие там стоят машины?

— Две машины, но одна на ремонте. Он пользуется только одной — двадцатипятисильным «моррисом». Бензин достает благодаря тому, что работает в местном совете в Арнигдене. Автомобилем пользуется не часто. Вот ключ от гаража, он изготовлен по распоряжению Куэйла.

— Благодарю. Что вам известно о нем? У него есть здесь какие-нибудь контакты?

Скотт покачал головой.

— Нет, он чертовски умен. И ни с кем никогда не встречается здесь, никто не появляется в доме слишком часто. Большую часть времени он проводит в саду, копается в грядках. Он здорово законспирирован, этот Лилли.

— Еще бы.

Наступило молчание. Керр вынул изо рта сигарету, посмотрел на тлеющий окурок.

— Что-нибудь еще?

— Да нет, как будто все, — сказал Скотт.

— Вы давно здесь?

— Около пяти недель.

— Ну и скучища!

Скотт пожал плечами.

— Да нет, мистер Керр. Мне ведь есть о чем подумать.

— Тем лучше для вас. Не хотите ли глоточек?

Скотт улыбнулся, хмурое лицо на секунду просветлело.

— Благодарю, мистер Керр.

Керр дал ему флягу. Скотт выпил, и Керр тоже отхлебнул большой глоток. Он начинал снова чувствовать себя счастливым.

— Что ж, Скотт, вы свободны, — сказал Керр. — Как вы доберетесь обратно?

Скотт усмехнулся.

— Пройду пешочком семь миль, а там меня по распоряжению мистера Куэйла ждет машина.

— Ладно. Что ж, доброй ночи, Скотт. Увидимся еще.

— Надеюсь.

Скотт перешел через дорогу, свернул в один из переулков, который вел к выезду из деревни, и исчез с глаз Керра.

Керр стоял, прислонившись к дереву, пока не докурил сигарету, и размышлял о том, что занимало мысли Скотта все долгое время…

Лилли смотрел на огонь, облокотившись о каминную доску. Из приемника, стоявшего на китайском столике, доносилась мелодия вальса, Лилли наслаждался музыкой — это был немецкий вальс.

Лилли был высок и худощав, лицо у него вытянуто, лоб — широк, голубые глаза широко расставлены, нос, и нижняя челюсть сильно выдавались вперед. Глядя на него, вы ощущали какое-то смутное несоответствие в его внешности, возможно, потому что глаза были уж чересчур светло-голубого цвета с чересчур кротким выражением.

На нем был темно-синий шелковый халат с черными обшлагами и воротником. Выглядел в нем Лилли очень элегантно. Это был странный человек, как и большинство людей его профессии. Впрочем, эта профессия как раз и нуждается в людях со странностями. Невозможно быть вполне нормальным, если походя делаешь то, чем все время занимался Лилли. За этим широким лбом и мягким взором светлых глаз скрывался жестокий, изощренный в своей жестокости мозг фанатика.

Странный человек. По-своему совершенно бескорыстный и беззаветно преданный. Считавший, что совершенно безразлично, что там может произойти с ним, веривший, что его интересует только дело, которым он занят, только то, что может произойти по его воле и желанию. Иногда он смутно размышлял про себя, каков же будет его конец. И искренне считал, что будет так же равнодушен к смерти, как, казалось ему, и равнодушен к жизни. Он немало времени проводил в таких размышлениях и в эти минуты думал о себе как о постороннем человеке.

В жизни его случались неприятности, приходилось переживать минутные неудобства. Например, когда ему приходилось выполнять какие-то щекотливые задания. И постепенно он привык мучить людей, мало того, это стало для него необходимостью. Он постепенно стал считать, что жестокие мучения одних людей являются необходимостью для благополучия других — тех, которые казались ему действительно важными и нужными.

Так для Лилли стало необходимостью подвергать жестоким мучениям женщин, и в таких случаях он не испытывал ни малейших угрызений совести. Люди, которым приходилось работать вместе с ним, втайне считали, что он получал от этого огромное удовольствие. Однако если он и был садистом, то искренне считал этот садизм неизбежным атрибутом своей деятельности.

Он пересек комнату, выключил приемник, чтобы в тишине поразмышлять о собственной судьбе. Лилли понимал, что сейчас находится на гребне волны, понимал и то, что надвигаются какие-то события. Он отдавал себе отчет в том, что даже если англичане и вправду такие дураки, какими их считают некоторые, — а он, Лилли, вовсе не считал их такими, — то все равно события, которые произошли (арест Малрик и гибель Дюбора и Майклсона), не могут остаться без последствий.