Темная весна

Сын оживает, проглотив горькую микстуру, и его коронуют, после того как старый король восходит на ложе смерти. Самым удачным и захватывающим моментом во всей драме был придуманный язык плача. Из-за того, что в комнате было темно, они совсем не стеснялись. Потом они выходят в сад и играют в Ункаса, последнего из могикан, которого Магуа ранит ножом в сердце. Самое главное — долгий плач отца, Чингачгука, об умершем сыне. Они декламируют наизусть целые страницы из «Кожаного Чулка» Купера. Во всех их играх таятся ужас и опасность. Они опять без стеснения целиком отдаются драме. Ровная и спокойная домашняя жизнь давно наскучила, и все дозволено, лишь бы возбуждало. Жизнь без несчастий непереносима.

В этот тихий и жаркий июль, после полудня, когда возбуждение вот-вот разразится грозой, к ней в комнату врывается брат и швыряет ее на постель. С перекошенным лицом и в жутком молчании он расстегивает брюки и показывает ей вытянувшийся предмет между ногами. Ее мучит любопытство и страх. Она знает, чего он хочет. Но она его презирает. В ее глазах он всего лишь глупый шестнадцатилетний мальчишка. Она изо всех сил защищается, но он сильнее, ей не вырваться. Она презирает его за юность. Он бросается на нее и вонзает «нож» (как она это называет) в ее «рану». Тяжело дыша, он наваливается на ее маленькое тело. Он поднимается и опускается в быстром темпе. Она чувствует колющую боль, ничего больше. Ей стыдно, она разочарована. По ночам она отдается мужчинам, обступающим ее кровать, с таким возбуждением и с такой страстью, что эта жалкая реальность, которую навязывает ей брат, не имеет значения. Через несколько минут — ей кажется, долгих часов! — он скатывается с постели и молча выходит вон. Но вскоре возвращается. У него злое красное лицо: «Пожалуешься матери — убью».

Она смотрит на него, не произнося ни слова, с презрением. Она оскорблена, разъярена.

Этот случай превращает брата с сестрой в смертельных врагов.

Она хочет его убить. Он добился своего только из-за того, что он сильнее. Она желает ему несчастья. Ей будут сниться сны о том, как она его истязает.

Иногда, когда приходит Франц, он так ее смешит, что она писает в штаны. На запах прибегает собака и сует голову ей между ног. Это наводит ее на мысль. Она спускается в подвал, идет на собачье место и ложится на холодный бетонный пол, раскинув ноги. Холод еще больше распаляет ее, а собака, тем временем, начинает лизать ее между ног. Она впадает в экстаз и выгибается навстречу терпеливому языку.

У нее болит спина от лежания на жестком полу. Она любит, когда похоть смешивается с болью. Возбуждение еще усиливается тем, что в любой момент кто-нибудь может прийти и увидеть ее. Она слышит, как секретарша отца печатает на машинке в соседней комнате. Пока она часами отдается собачьему языку, ее брат наверху делает открытие: он сидит перед туалетным столиком матери и забавляется массажным аппаратом, который мать использует в косметических целях. Этот аппарат производит вибрации, его можно приложить к любой точке тела. Мать использует его, чтобы массировать лицо, а сын засовывает его в расстегнутую ширинку. Превозмогая слабость и головокружение, она поднимается из подвала и видит, как брат, запрокинув голову и закрыв глаза, извергает семя. Небо темнеет. Будет гроза. Атмосфера заряжена. Взрослые не обращают внимания на детей, которые только и думают, как бы снова достичь экстаза.

Двое друзей брата прячутся в обрезке темной, длинной канализационной трубы, которая лежит на дороге, где идет ремонт, и онанируют во время грозы. Она идет в библиотеку отца и разглядывает непристойные иллюстрации «Истории нравов» Фукса. В то же время, она недовольна, что у отца есть такие книги. Она хочет, чтобы ее отец был чист, как ангел — как бог. Она садится с книгой в кожаное кресло в углу и онанирует над картинками. Она не способна думать ни о чем другом. Но частое удовлетворение желания оставляет после себя лишь гнетущую пустоту. Она ищет настоящей заполненности, и не находит. Везде фальшь. Все дети ее возраста проходят через подобное. Знакомые девочки засовывают себе между ног карандаши, морковки и свечки, трутся об острый край стола, нетерпеливо ерзают на стуле.