Темная вода

Березин не стал дожидаться расследования. Его нашли мертвым на дне пансионатского бассейна. На лице его, говорят, было выражение нечеловеческого ужаса, а на бортике лежала увядшая кувшинка. Про кувшинку рассказывал пансионатский сторож, про кувшинку и мокрые женские следы на кафеле. Но сторож любил приложиться к бутылке, а криминалисты так ничего и не нашли. А Нина была почти уверена, что все это – остатки морока, что накинула на Березина на прощание одна из навок. Возможно, та же самая – первая жертва. Пусть и запоздалое, но возмездие.

Возмездие – одним. Полная реабилитация – другим. Нинин отец по ее настоятельной просьбе поселился в домике на берегу. Это было правильное и успокаивающее истерзанную душу решение. Сколько потребуется времени, чтобы исцелиться окончательно, Нина не знала, но они с Черновым делали все возможное. И Яков с Ксюшей тоже делали. И даже Шипичиха, которая наведывалась в дом у озера с регулярностью часового. Но лучшим лекарством для него было общение с внуком. Лекарством и успокоением.

Темке тоже требовалось лекарство. Ее бесстрашный мальчик тосковал по пропавшему другу. Сущь не вернулся с той стороны. Или не смог, или остался охранять переход. Нина тоже тосковала. По всему сразу. Но это была светлая, почти незамутненная тоска. Наверное, потому, что рядом с ней был Чернов. Наверняка потому! Она тосковала и с легкой тревогой ждала очередную русалью неделю, прислушивалась к шорохам, всматривалась в Темную воду, которая на самом деле больше не была темной, ждала, что со дна ее вдруг снова поднимется черная навья лодка. Мало ли…

Чернов, кажется, тоже ждал. А самого его ждала работа. Медицинский центр функционировал как часы. Чернов, бывало, говорил, что главное – как следует наладить процесс, а потом можно лежать на печи и ничего не делать. Но оба они знали правду: присмотр нужен и за медцентром, и за Темной водой. Так они и жили этот год – на два дома. Но, когда очередная русалья неделя вступила в свои права, Чернов отложил все дела и вернулся в дом у озера. Береженого и бог бережет…

Они оба знали: стоит только пережить вот эту одну-единственную русалью неделю, и все закончится теперь уже навсегда. Может, оно уже закончилось, но все равно надо удостовериться.

Тот звук Нина услышала первой. Нет, это была не колыбельная и не скрежет когтей по стеклу. Это было похоже на слабый детский плач. Или не детский.

На террасу она выбежала первой, накинув поверх пижамы пуховую шаль. Следом вышел Чернов. На лице его застыла решимость. Ее муж, так же, как и она сама, этой ночью был готов ко всему. Но к этому они оказались не готовы.

Он лежал на верхней ступеньке лестницы. Еще явно кроха, но уже крупный, длиннолапый и остроухий, с отливающей серебром шерстью. Он ткнулся горячим носом в протянутую Нинину ладонь и тихо рыкнул. Пока еще по-щенячьи тихо. А потом лизнул ее в щеку шершавым языком.

– Сущик! – послышался за их спинами восторженный визг. – Мой Сущик вернулся!

Темка бросился к щенку, ухватил за не по-собачьи острые уши, чмокнул в нос.

– Ты вернулся!

Щенок радостно тявкнул. И на мгновение, всего лишь на долю секунды в его карих глазах вспыхнули красные искры…