Темная волна. Лучшее

Когда Юстас говорил, он выглядел ещё более безразличным и неодушевлённым, чем когда безмолвно лежал на кровати, что делал почти всё время (в этом его трудно винить: спёртый воздух постоянно питает сонливость). Это был забитый, опущенный сокамерниками и внутренними страданиями человек.

– Та злость, та ужасная злость – часть меня, мой внутренний червь, и от него не скрыться. Она, эта злость, могла закончиться по-другому, но она закончилась смертью моего друга… И в этом виноват только я. Не бухло.

Юстас рассказал, что не помнит, как убил своего друга. Алкоголь – очередной путь в кошмары природной дикости, уничтожающий запреты и рушащий границы. Это регресс, который желают многие, но скрывают даже от самих себя под пластами психики. А ещё алкоголь помогает забывать.

Юстас пил несколько дней, а когда «очнулся», его друг был мёртв. Ментов вызвала девушка Юстаса, из-за которой, по её словам, и произошла ссора. История безобразного преступления тянулась в прошлое, где Юстас и его друг бегали за одной подругой, а после, повзрослев, снова угодили в схожий переплёт, с той же кралей.

Ничего нового.

Ревность.

Кровь.

Искалеченные и отнятые жизни.

Ощущая себя источником кровавых последствий, он не пришёл к убеждению личной невиновности, как делают многие «случайные» убийцы. Он не хотел расположить меня к себе, вовсе нет. «Добрых» и «сочувствующих» в тюрьме не найдёшь, как и товарищей в клоаке. Он просто говорил – из темноты, из прошлого. Долбаный чревовещатель.

Юстас не был гипермонстром, как Чикатило, которые съедал отдельные части тел своих жертв, или как Мишка Культяпый, который клал несчастных веерообразно, а после колол им головы топором, или как Башкатов, главарь банды, которая забрала почти пять сотен жизней… но на руках Юстаса тоже была кровь, и он отчётливо видел её холодный блеск.

* * *

Когда удавалось, я спал (хвала темноте, не наяву). Сон в тюрьме – единственная возможность заслониться от страшной реальности; здесь это называют «полётом в страну дураков».

За последнюю неделю у меня не было кровавых видений, зато я познал нечто худшее – огромное поле, путь к которому открывали рассказанные в тройнике истории, любые истории. Лавовое поле под дымным небом, на котором дремали чудовища, а над ними, словно мухи, кружили сновидения. Чудовищам снились люди – непостижимые создания, порождённые их разумом, и эти сны пугали бесформенных тварей, как человека пугают кошмары.

Чудовищ страшила наша бессмысленная возня, страшила наша ненависть и жестокость, но ещё больше – любовь.

И этим кошмарам не было конца.

Потому что удел чудовищ – бесконечный сон в изгаженной людьми пустоте.

5. Рутина и темнота

Тюремная жизнь – угрюмая, тусклая, каждодневная скука. Неприглядная скука, в которой обитают уродливые создания содеянного. И призраки происходящего.

Иногда зеков бьют, но не так часто, как думают многие, – просто потому, что тюремщикам лень, да и колотить человека не многим легче, чем, скажем, колоть дрова, задора на такое занятие не напасёшься. Нужна веская причина. Например, «воспитательного» плана: наказание за проступки и профилактика. Или получение признания. Или «заявка» от потерпевшего. Личная неприязнь или «садистские» побуждения тоже сойдут.

Попав под раздачу резиновой палки и ботинок, лучше проявить стойкость, насколько возможно. Демонстрация боли тюремщиков не разжалобит, лишь разозлит и заведёт. А вот рикошет мужественности – минимум стонов и максимум отрешённости – вызовет почтение сильных и трепет слабых. Страх, злость и ненависть хорошо бы засунуть куда поглубже – они плохие помощники. Туда же – мысли о беззаконии. Об избиении следует думать как о хирургической операции или плохом сне: никуда не денешься, придётся потерпеть.

Если экзекуции сопутствовал диалог (рявканье, рык и риторические вопросы), я не возражал или говорил рассудительно, без всхлипываний. «Всё было немного не так» – моя позиция.

И ещё:

– Спасибо за науку.

Это после первой порции.

Иногда помогает избежать второй.

Как и вовремя подоспевшее видение: иней на раскрасневшихся лицах тюремщиков, растрескавшиеся от мороза глазные яблоки и оранжевый пар, струящийся из треснувшей кожи. Разваливаясь на мёрзлые куски, они кричали от боли, но продолжали опускать на меня свои палки, а я просто смотрел, бесчувственный и онемевший, смотрел, пока из морга не вышел труп – почивший на прогулке доходяга.

Вышел, чтобы увидеть небо свободы.

* * *

Как я научился выживать в этой геенне?

Выбора не было. Даже животное учится обходить преграды, которые бьют током. Особенно если они повсюду, мир очерчен ими, как тело мелом.

Это – моё наказание. Моя пытка.

Раз за разом я проживаю конец своей первой жизни, возвращаясь в душное ожидание приёмного бокса, на вокзал, в камеру, в скопище человеческой жестокости и мерзости. Это не одно и то же СИЗО, не одни и те же люди, не одни и те же события. Даже я – каждый раз другой, как и уголовные дела – кража, угон, разбой, убийство…

Раз за разом. Закольцованный страх, бичевание зловонным временем.