Темная волна. Лучшее

Первые полчаса я лежала, замерев, как кролик перед гадюкой, боясь пошевелиться, пытаясь убедить себя, что мне послышалось. Следующие полчаса я дрожала — сквозь меня будто катились волны горячей ртути, тяжелые, раскаленные, ядовитые. Каждое опоздание Тимура, каждая ремарка Ларисы, каждый взгляд через стол в компании, улыбки, жесты были как кусочки пазла, собрав который, я увидела себя — нелюбимую, подурневшую, дважды обманутую. Я вылезла из кровати и на подгибающихся ногах, по стеночке, дошла стола, включила лампу — с вызовом, пусть муж проснется, чтобы я могла вцепиться ему в лицо.

Я открыла несессер, мягкая кожа его казалась теплой, живой. В зеркале отразились мои безумные, широко раскрытые глаза, белые без кровинки губы. Я взяла ручку с логотипом гостиницы, пролистала тонкий журнал до первой чистой страницы. Бумага была старой-старой, шероховатой, нежно-кофейного цвета.

«Я хочу умереть», — написала я в три часа ночи, в начале ведьминого часа, когда истончается грань между мирами. Хочу умереть, хочу умереть. Так я исписала всю страницу, потом снова уставилась в зеркало, пытаясь выжечь боль из своих глаз. Мне показалось, что лицо мое немного изменилось — черты заострились, брови приподнялись. Я смотрела на себя долго, светящиеся синие стрелки на стене почти завершили круг.

«Хочу, чтобы он умер», — написала я в конце часа, всего один раз. Закрыла журнал и с удивлением увидела, как уголки моих губ в зеркале приподнялись в бледной улыбке. Я поняла, что очень устала, и легла в кровать, накрылась одеялом. Тимур начал храпеть, я легонько толкнула его, он чему-то рассмеялся во сне и повернулся на бок. Стало тихо. Я уснула.

* * *

«Какой отвратительный сон», — подумала я утром. Облегчение длилось всего несколько секунд, потом пришло понимание. Тимур вышел из душа, улыбаясь, сел рядом на кровать. Горячо, мокро поцеловал меня в губы.

— Поехали домой, — сказал он. — Родина-мать зовет. Я по Даньке соскучился…

Мне очень хотелось оказаться рядом с сыном прямо сейчас, обнять его, сонного, теплого, раствориться в любви к ребенку, в которой предательство и обман почти невозможны. Но телепортацию пока не изобрели и мне предстояли десять часов дороги с человеком, от которого хотелось быть как можно дальше. Надо было улыбаться и разговаривать, потому что я пока не могла решить, что мне делать с тем, что я узнала. Хотя глагол «узнала» не подходил, ведь я не получила никакой новой информации. Я просто увидела под другим углом то, что происходило уже больше года.

— Ты чего, Тань?

«Скажи, что заболела, — прошептал мне голос. — Этим он объяснит себе любые странности в твоем поведении, если вдруг ими озаботится».

— Я заболела, — сказала я и покашляла для убедительности. — Нездоровится. Горло дерет — говорить больно и голова чугунная. Ноги промочила позавчера…

— Ты же моя бедная! Ну не говори, побереги горло. Мы семь лет женаты, должны уже спокойно переносить совместное молчание… Кстати, я выйду позвоню, ага? По работе надо.

Он вышел, сел в машину и набрал номер, я не сомневалась, чей. Я смотрела из-за занавески — у него сделалось мечтательное, радостное лицо, такое когда-то у него было только для меня. Я села к столу, открыла несессер, вытащила из крышки зеркало и щетку. Держа зеркало в руке, начала расчесывать волосы.

«Сто раз утром, сто раз вечером, — сказала Мари-Луиза, — и волосы будут как шелк, живой драгоценный шелк, все они будут дрожать от желания дотронуться до них, запустить в них пальцы…»

Самое странное, что меня совсем не озаботило — как я вдруг поняла, что несессер и зеркало принадлежали женщине по имени Мари-Луиза, почему она очутилась в моей голове и отчего мои глаза в зеркале вдруг показались гораздо светлее, чем были, из темно-карих стали ореховыми.

* * *

— Мама! — Данька бросился мне на шею, он, казалось, вырос и повзрослел за четыре дня, изменился, как и я.

— Я не нашла тебе пороховницу, — сказала я, обнимая его, вдыхая его запах, сжимая веки, чтобы не разреветься.

— Ну и ничего, — ответил Данька. — Будет еще у нас порох в пороховницах, мам!

Я ждала, что моя мама, большой любитель метких народных фраз, скажет про ягоды в ягодицах и уже приготовила улыбку. Но она подошла поближе и положила мне руку на плечо.

— У тебя все в порядке, доченька? — спросила она, внимательно глядя мне в лицо. — Вы хорошо съездили? Ты отдохнула хоть немножко?

Я кивала.

— Тань… — начала мама, но Тимур, соскучившийся в машине, забибикал нетерпеливо, и мы быстренько распрощались.

* * *

Если я смотрела не прямо, а немножко мимо, не фокусируя взгляд, я видела Мари-Луизу в зеркале несессера, она склонялась над столом и писала длинной перьевой ручкой — изящные завитки тонких черных букв, изящные завитки тонких светлых волос.