Темнее ночь перед рассветом

— Во сколько отправление теплохода на Москву?! — подскочил Квашнин. — Митрохин! — окликнул он тут же подскочившего к нему капитана милиции. — Срочно к дежурному! Командуйте начальнику речной инспекции, чтобы под любым предлогом задержал на час-два отправление!

— Ни в коем случае! — решительно остановил его Данила. — Теплоход отправляется около пяти-шести вечера. Время есть, чтобы успеть сосредоточить силы на главном — взять бандитов на теплоходе, когда тот уже будет находиться в плавании, а пассажиры улягутся спать.

— А с местной братвой как же?

— Этих отследить после проводов и задерживать по одному. Начинать с главарей. Можно предположить, что большинство их заночует на баркасе у небезызвестного Боцмана.

— Митрохин! — вновь озадачил капитана Квашнин. — С полной информацией начальника речной инспекции сюда. А вы, орлы, распределяйте ещё раз резервы и учтите всё до мелочей.

* * *

Боцман витал в облаках эйфории — почётную процедуру проводов столичных гостей Паук поручил ему. С утра он затеял приличный аврал во всех кубриках баркаса, не побеспокоив лишь непроснувшихся Великого Ясновидящего и Зигмантовича. На цыпочках подобрался к известной только ему тайной каюте Музыканта, прислушался и, боясь побеспокоить хозяина, направился по своим делам, но дверь неожиданно отворилась, и Музыкант в халате и с сигаретой в зубах хмуро окинул его подозрительным взглядом:

— Опять высматриваешь да подслушиваешь, старая крыса?

— Ни ухом ни рылом, — брякнул первое, что подвернулось на ум, Боцман. — Зачем так возмущаться?

— А чего ты рыщешь под моей дверью? Сказано тебе было Пауком — носа не совать!

— Вы же знаете, любезнейший Ерёма…

— Для всех я Музыкант! Приказ запамятовал, старый хрен? Напомнить Пауку, чтоб тряхнул тебя отсюда?

— Покорнейше извиняюсь, — отступил на почтительное расстояние побледневший прислужник. — Приказ чту, как зеницу ока, а здесь я по причине приборки кубриков. Провожаем же сегодня Ясновидящего… На камбуз вот поспешаю, готовить завтрак, а затем и обед праздничный.

— Какой же праздник ты хочешь затеять? Кого собрался поить-кормить?

— Великого Ясновидящего, конечно. А пожелаете и вы к столу, приготовлю и для вас всё, что душе угодно — стерлядку, осетрину, икорочку в ястычках…

— Издеваешься, старый пень! — тряхнул курчавой головой Музыкант. — Забылся совсем! Мне — в каюту кофе и что-нибудь зажевать. И немедля. Я уезжаю.

— Так рано? Вам же охранять гостей в поездке…

— Заткнись! Я гляжу, у тебя не только крысиная страсть всё знать и видеть, но ещё и длинный язык. — И Музыкант выхватил из халата кривой нож. — Я его укорочу, пожалуй, и выброшу на помойку собакам! За эти дни пребывания в затхлой твоей комнатушке ты мне изрядно надоел.

— Окстись, сатана! — отскочил Боцман, поняв, что изображать почтение и лебезить перед этим зверем бесполезно, лучше подумать о собственной безопасности. Он выхватил из-за пояса кухонный нож приличных размеров и выставил перед собой. — Зря ты так на меня, Музыкант… Боцман потому и поставлен сюда Пауком, что способен не только себя защитить, а пустить кровушку любому…

— Хватит брехать! — прервал его тот. — Погорячился я. Может, больше и не увидимся. Не хочу оставлять после себя крови.

Он спрятал необычный нож в полы халата.

— Тащи кофе! И побыстрей, старик!

— А проводы? Сюда приедет Паук, что ему передать?

— Ничего. Он всё знает. — Почти закрылась дверь, когда Музыкант развернулся и крикнул вслед удаляющемуся Боцману: — У тебя сохранились клыки, старина! Это хорошо. Передай Пауку, я завидую ему, что у него есть такой преданный цепной кобель.

Боцман не обернулся, лишь смачно и зло сплюнул.

А через полчаса к баркасу, нещадно тарахтя и коптя глушителем, подрулил москвичонок синего цвета, заляпанный грязью. Музыкант, в изящном тёмном костюме, с большим чемоданом и увесистым портфелем, подмигнув Боцману, сошёл с баркаса, забросил вещи в багажник и, усаживаясь на заднее сиденье, махнул рукой:

— Я буду ждать Паука с его отъезжающими гостями на теплоходе, в соседней каюте, как условились! Передай это только ему: в соседней!

— Катись, голубчик, — снова сплюнул Боцман, скрестив руки на груди. — Прятал тебя Паук у меня от чужих глаз, как вещь запретную. Канул ты неведомо куда и зачем… Видом под графа вырядился, а разъезжаешь по-прежнему на таратайке, в которую я постыдился бы сесть.

Сплюнув в третий раз и развернувшись, он хмыкнул с досадой и заспешил на камбуз.

* * *

Фирюля — не лопух какой, он усвоил давно: вопросы задавать полезно, но опасно; если варежку зазря разинешь (а «хозяину» непросто угадать в масть), по ушам враз схлопочешь. Поэтому он предпочитал молчать и так привык с годами, что чуть было к своему погонялу добавкой не разжился — Глухонемым начали звать. Зато авторитет у Паука повысил, хозяину нравился народ безъязычный: нашёл — молчит, потерял — молчит.

Вот и сейчас против его души всё делалось шефом, а Фирюля и глазом не моргнул, не то чтобы с советом высунуться. Сказано ему было: «калашник» под бок и вперёд, — он мигом за пушкой и уже за баранкой. Готов к труду и обороне.