Темнейший путь

— Пошшшли, пока они все погрузились в сссебя и не вынырнули обратно! — Ныряет-Глубоко потянул его за рукав.

И Мордан потихоньку удрал со своей собственной вечеринки, усмехаясь внутри от нелепости этого поступка. Ныряет-Глубоко отвёл его в город, в район, который назывался Квартал серых, потому что населяли его преимущественно данмеры, перебравшиеся сюда из Морровинда. В одной неприметной лавчонке он представил Мордана купцу по имени Сибор — коротконогому плешивому тёмному эльфу с одутловатым лицом и бегающими глазками. Он был похож на жабу, проглотившую золотую монетку.

— Мы пришшшли за тем же, зачем всегда, — сказал ящер, понижая голос и подмигивая. Сибор покивал и достал откуда-то из под прилавка два небольших сосуда, формой напоминавшие маленькие амфоры, но лишь с одной ручкой. Мордан заплатил, удивившись немалой цене скумы, и Ныряет-Глубоко потащил его обратно в порт, в самый конец самого дальнего пирса, где уселся, свесив босые ноги над тёмной водой Белой реки.

— Здесссь я большшше всего люблю вкушшшать, — сказал он, прикладываясь к сосуду со скумой.

— Здесь, на пирсе? — удивился Мордан. — Почему?

— Потому что пирс это несбывшшшийся мост, — загадочно ответил Ныряет-Глубоко. — Сссадись рядом.

Мордан сел рядом и тоже «вкусил». Скума подействовала не так быстро, как в первый раз. Но подействовала подобным же образом, и вновь его душа улетела бродить куда-то в бесконечные пределы Этериуса, плана бессмертных, который, как уверяют жрецы, служит источником магии и тайных искусств для бренного мира…

На следующий день, когда про скуму узнал Ищет-Правду, он накинулся с кулаками на своего серокожего сородича и жестоко поколотил Ныряет-Глубоко, а потом долго орал на Мордана, обзывая его слабоумным дуралеем, безмозглым пнём и ещё множеством всяких обидных слов, половину из которых Мордан даже и не слыхал никогда. Ищет-Правду уверял, что Мордан собственными руками сгубил свою жизнь, и не желал слушать никакие возражения. Они крепко поругались в то утро, а уже вечером Мордан, усталый, расстроенный, обозлённый, опять сидел рядом с Ныряет-Глубоко и «вкушал» на несбывшемся мосту.

Всего за несколько дней Мордан осознал, о чём говорил Ныряет-Глубоко, рассказывая про всю сладость и весь ужас скумы. Его дни очень быстро превратились в одноцветную утомительную круговерть, наполненную лишь одним — ожиданием вечера и жаждой вновь испытать то самое, пьянительное и необъяснимое отделение души от телесной оболочки и полёт в неведомый невидимый мир. Довольно скоро заработка стало не хватать на то, чтобы ежедневно покупать скуму. И какими же мучительными и тягостными были дни невольных пропусков, как болела по утрам каждая мышца в его теле, как тяжело и мучительно рвало его от любой пищи и даже питья.

Поначалу он стеснялся своей слабости и употреблял скуму тайком, в тёмных уголках порта вместе с Ныряет-Глубоко, и потом, сам не помня как, приползал в барак и падал на нары, чтобы до утра витать в прекрасных запредельных мирах. Но скоро похолодало, на улице всё время шёл снег, и тогда Мордан стал глушить скуму прямо в бараке под презрительными взглядами аргониан. Ему было всё равно. Чтобы скума подействовала, её требовалось всё больше и больше. Блаженные времена, когда его уносило в Этериус с одного-двух глотков, давно канули в прошлое. Однако денег он получал меньше и меньше, потому что тело его чахло, и таскать громоздкие грузы ему было всё тяжелее, больше требовалось перерывов, чтобы отдышаться и собраться с силами. Но и это его не заботило. Мордана злило лишь, когда не хватало монет на очередной визит в лавку к Сибору.

Вечера разделились на те, когда было, и — когда не было. Если ничего не было, он лежал лицом к стене, скрутившись в позу зародыша, и скрипел зубами от тоски и ломоты во всех суставах. А когда было, Мордан лежал, погружаясь в блаженство, и мир казался ему изящным и хрупким, словно статуэтка, вырезанная из клыка хоркера. В минуты отрезвления он пытался говорить с товарищем по несчастью:

— Мы же тонем, Ныряет-Глубоко! — говорил он в тихом отчаянии. — Мы же падаем всё ниже и ниже, и скоро разобьёмся вдребезги.

— Ты не понимаешшшь, — отвечал ему Ныряет-Глубоко. — Вы, сссухопутные, ничего не сссоображаете: мы не тонем, мы — ныряем, на самое дно и глубже!

— Как можно нырнуть глубже дна?

— Ты не понимаешшшь… Доссстаточно перевернуться, чтобы дном ссстала поверхность.

Мордан не понимал заумных рассуждений Ныряет-Глубоко, но, впрочем, его не понимал никто, возможно, даже он сам. Через какое-то время непонимание стало постоянным ощущением Мордана: порой он вдруг находил себя на палубе какого-нибудь корабля с мешком на спине и совершенно не понимал, нужно ли нести его в трюм или наоборот — на пристань. Часто он не понимал, чего от него хотят, когда обращаются с каким-то вопросом. Так же он не понял, что произошло одним вечером в бараке между Ищет-Правду и другими ящерами.